Омар Хайям и хайамовские четверостишия

Изваял эту чашу искусный резец

Не затем, чтоб разбил ее пьяный глупец.

Сколько светлых голов и прекрасных сердец

Между тем разбивает напрасно творец!

(пер. Г. Плисецкий) [pli-0084]

ого. ср. N 443)

Поэт не находит оправдания этой бессмысленной жестокости:

Вразуми, всемогущее небо, невежд:

Где уток, где основа всех наших надежд?

Сколько пламенных душ без остатка сгорело!

Где же дым? Где же смысл? Оправдание -- где ж?

(пер. Г. Плисецкий) [pli-0115]

Важнейшим принципом ислама является догмат о божественном предопределении. Если так, спрашивает поэт, то должен ли человек нести ответственность за свои поступки? Исходя из простой житейской логики, у бога нет права карать человека за прегрешения -кто как не бог и предопределил слабость и греховность человеческой натуры?

Глину мою замесил мой творец, что я поделать могу?

Пряжу он выпрял и ткань мою сшил, что я поделать могу?

Зло ли вершу я, творю ли добро -- все, что ни делаю я,

Все за меня он давно предрешил, -- что я поделать могу?

(пер. А. Старостин) [sta-0036]

И кто, спрашивает Хайям, как не бог окружил человека со всех сторон ловушками соблазнов? Следовательно, бог и есть коварный искуситель и первопричина грехопадений. С него и должен быть спрос:

Мир -- свирепый ловец -- к западне и приманке прибег,

Дичь поймал в западню и ее "человеком" нарек.

В жизни зло и добро от него одного происходят.

Почему же зовется причиною зла человек.

(пер. В. Державин) [der-0213]

"Всеблагой и всемилостивый" -- главные эпитеты бога в исламе. Но если одно из основных свойств бога -- милосердие, -- задает вопрос поэт, -- то как же он сможет проявить свое милосердие, если в мире не будет грешников? Если ты всеблаг и всемилостив, творец, то и прости нас, погрешивших против тебя:

О боже! Милосердьем ты велик!

За что ж из рая изгнан бунтовщик?

Нет милости -- прощать рабов покорных,

Прости меня, чей бунтом полон крик!

(пер. В. Державин) [der-0146]

Хайям высмеивает самую идею высшей справедливости творца. Где она, справедливость? Достаточно оглядеться кругом, чтобы понять: мир устроен как раз наоборот: дураки и подлецы ни за что получают в дар от неба роскошные дворцы, а достойный идет в кабалу изза куска хлеба. Если это называется справедливостью, то "Мне плевать на твою справедливость, творец!" -- так энергично кончает Омар Харям одно из своих рубаи.

Богоборческие идеи в четверостишиях Хайяма выражены чрезвычайно смело Строки стихов -- прямой суд над творцом, на нем одном вся вина за вопиющее несовершенство мира:

Свода небесного вращатель -- господь,

Жизни и смерти податель -- господь.

Плох я... Но ведь мой обладатель господь!

Я, что ли, грешен? Мой создатель -- господь!

(пер. С. Кашеваров) [kas-0015]

Остро, гротескно высмеивает поэт бессмысленность мусульманской обрядности -- если бог вездесущ и всеведущ, надо ли надоедать ему без конца молитвами? Реалии религиозного культа, впрочем, могут и сослужить свою полезную службу мусульманину: чалма и четки пригодятся, чтобы заложить их в кабаке за чащу вина, как сказано в одном из рубаи; в мечеть же мощно изредка заглянуть, признается поэт в другом стихотворении, хотя бы для того, чтобы стащить новый молитвенный коврик. И вот -- рубаи, где соседствуют Коран и винная чаша; и как же рьяно, не отрываясь, читают мусульмане -- нет, не стихи Корана! -- стих, опоясывающий чашу:

Благоговейно чтят везде стихи корана, [К-021]

Но как читают их? Не часто и не рьяно.

Тебя ж, сверкающий вдоль края кубка стих,

Читают вечером, и днем, и утром рано.

(пер. О. Румер) [rum-0007]

Приведем еще два известных хайямовских рубаи, где протест против духовного закрепощения человека выражен особенно сильно. Все религии, не только ислам, утверждает поэт, рабство:

Дух рабства кроется в кумирне и в Каабе, [К-026],[К-001]

Трезвон колоколов -- язык смиренья рабий,

И рабства черная печать равно лежит

На четках и кресте, на церкви и михрабе. [М-009]

(пер. О. Румер) [rum-0157]

И прямой бунт против творца, против существующего мироустройства:

Когда б я властен был над этим небом злым,

Я б сокрушил его и заменил другим,

Чтоб не было преград стремленьям благородным

И человек мог жить, тоскою не томим.

(пер. О. Румер) [rum-0195]

К такого рода стихам -- как, впрочем, ко многим рубаи Хайяма -- как нельзя более подходит меткое определение, принадлежащее одному из наших современных писателей: "Афоризмы, убедительные, как выстрелы". Очевидно, именно такого рода четверостишия имел в виду историк Кифти, когда написал, что стихи Омара Хайяма "содержали в глубине змей для всего шариата в виде множества всеохватывающих вопросов". Продолжая свою характеристику Хайяма-позта, Кифти заключает: "Он порицал людей своего времени за их религию". Четверостишия Омар Хайям писал для себя и небольшого круга друзей и учеников, отнюдь не стремясь сделать их общим достоянием. Однако эти крылатые поэтические речения приобретали широкую гласность -- именно так можно понять высказывания, которые мы находим у того же Кифти, что "современники очернили веру его и вывели наружу те тайны, которые он скрывал".

Нападая на творца, Омар Хайям обличал и духовенство -- и здесь его обычная насмешливость уступала место неприкрытой злости. Ревнители мусульманского благочестия, с их показной святостью, говорит поэт, это ненасытные кровопийцы, рядом с которыми запойный пьяница -- праведник:

Хоть я и пьяница, о муфтий городской, [М-013]

Степенен все же я в сравнении с тобой;

Ты кровь людей сосешь, -- я лоз. Кто кровожадней:

Я или ты? Скажи, не покриви душой!

(пер. О. Румер) [rum-0153]

Столкновения с духовенством приняли столь опасный для Омара Хайяма характер, что он вынужден был, в уже немолодые годы, совершить долгий и трудный путь паломничества в Мекку. Источники так и пишут: "убоявшись за свою кровь", "по причине боязни, а не пол причине богобоязни".

По возвращении из хаджа Омар Хайям поселился в уединенном доме в деревушке под Нишапуром. По словам средневековых биографов, он не был женат и не имел детей. Хайям жил замкнуто, испытывая чувство постоянной опасности из-за непрекращающихся преследований и подозрений. К этому периоду жизни Хайяма относится сто стихотворение, написанное на арабском языке в форме кыта. Строки этих стихов позволяют нам представить душевное состояние поэта в старости: