Дневник (1887-1910)

- В вашем приходе есть замок? - спрашиваю я.

- Нет, - отвечает он. - Мне не повезло, впрочем, владельцы замка люди неплохие. Они с нами.

Рассчитывает, что правительство будет благосклонно к "непокорным" священникам.

- Есть же у них секретные фонды, - говорит он.

И добавляет:

- В социализме надо отвергать лишь то, что несправедливо. Но если социалисты возместят нам убытки, тогда другое дело.

- А по-вашему, возмещение было бы справедливо?

- Благоразумие этого требует. Своего рода тактика.

И еще:

- Папа римский мне не помеха. Пускай где-то там вдалеке сидит наш глава, лишь бы нас оставили в покое, но этого-то как раз и нет. Епископ может меня лишить сана хоть завтра, и никому он отчетом не обязан.

И еще:

- Как-то в проповеди я говорил об идеале. В тот же вечер двое моих прихожан повздорили в харчевне. Один обозвал другого "идеалом". Тот обозлился: "Зови меня как угодно, но я запрещаю тебе обзывать меня "идеалом"!"

* Иметь право сказать: "Я написал в новом стиле!"

5 ноября. Мороз. У звезд на глазах выступили от холода слезы.

* Жизнь плохо устроена. Бедные невежественные люди должны бы быть богатыми, а образованный человек бедным.

* Луна за облаками, разодранными как будто по ее вине. Луна скрытная и злобная.

6 ноября. Возвращение в Париж. Я приехал искать работу, устроиться на работу.

- А вы раньше работали?

Я даже не подготовил ответа.

* Приезжаем в Париж. Печаль. Если бы я не любил Маринетту, я бы обязательно удрал обратно десятичасовым поездом.

Слабости Маринетты:

- Там мы живем, как короли, - говорит она. - А здесь мы живем, как привратники.

Столовая кажется нам маленькой. Да и дом несолидный. Пол трещит под ногами. Это мрачно, это глупо: иметь там удобное жилье, воздух, счастливую жизнь и поселиться на полгода в меблированных комнатах!

* Жорес. Его газета тонет. Никому не платят. И один из его акционеров, который дал две или три тысячи франков, пишет ему: "Вы знаете, ведь я один из ваших пайщиков: я хотел бы получить пальмы". Бедный Жорес!

* Любовная сцена. Заголовок: "Вызов", Сначала идет в робких тонах:

- О, вы меня не полюбите.

- Да, но и вы тоже.

- А если я вас поцелую, ну вот так.

- Как так?

- Вот так, и сейчас же.

- Не посмеете.

- Увы, не посмею.

- А, вот видите!

- Хитрая какая! Вы же дадите мне пощечину. - Я? И не собираюсь.

- Значит, если я вас поцелую, вы не дадите мне пощечины?

- Нет.

- Притворщица!

- Попытайтесь.

- Это же нехорошо! Попытайтесь! Попытайтесь! Вы-то чем рискуете? Ничем: просто вас поцелует мужчина ничуть не хуже других. А я, я рискую получить пощечину.

- Боитесь, что будет больно?

- Это же бесчестье, позор!

- О! женская рука... маленькая женская ручка... Ну как, по-вашему, я могу вас обесчестить вот такой рукой? И потом, я вам ее не дам.

- Кого? руку?

- Нет, пощечину.

- Правда?

- Да вы, я вижу, упрямец.

Он ее целует.

- Видите, пощечины не получили!

- А ведь верно! Значит, я могу повторить.

- И продолжать.

- Пощечины я не получу, но вы до конца ваших дней будете надо мной потешаться.

Целует ее.

- С вами все не так, как с другими. Впервые я ошибся до такой степени. Впервые показал себя столь скверным физиономистом. Я думал: "Вот женщина, которая будет надо мной потешаться!" Думал до того упорно, что даже помыслить не мог ни о чем.

- О, как я рада!

- Я тоже.

- Я так взволнована. Мы не можем оставаться здесь.

- Мы не можем остановиться на этом.

- Нас увидят.

- Нам нужно найти маленькое гнездышко на две подушки, потом хватит и одной.

Отворяется дверь. Входит супруга; дама сидит с таким естественным видом, будто ничего и не произошло.

* Когда они уже собираются идти, он останавливается:

- Нет, я за вами не пойду! Не выйду из дома. И, пожалуйста, не говорите ничего, все равно не поможет. Я не боюсь показаться смешным. Идите, я не боюсь честно объясниться с вами. Речь идет не о морали, не о доброте, не о верности. Если бы моя жена ничего не узнала, тогда - будь что будет. Но она обязательно узнает. Она просто не может не узнать, потому что ей скажут...

- Кто же?

- Да я! Я! Сразу же скажу ей. Напишу, как только выйду из ваших объятий. Пошлю ей телеграмму и сообщу, что я ей изменил... Возможно, я не скажу, что изменил с вами. Вот единственное, что я скрою. Она ужасно огорчится; возможно, она даже умрет с горя. До свидания, мадам!

- До свидания, прощайте!

Она уходит, улыбаясь.

Все это должно быть просто, правдиво, без всяких драматических излишеств. Должно чувствоваться, что удалось избежать большого страдания.

* Я дуюсь на Париж. Просидел четыре дня дома, чтобы его не видеть.

15 ноября. Чтобы оправиться от трехдневной работы, мне требуется промечтать три месяца.

* Военный министр подал в отставку: война отменяется.

* Талант: видеть правду глазами поэта.

16 ноября. Елисейские поля, Булонский лес. Роскошь и скука текут во всю ширину улицы. Можно пройти под Триумфальной аркой - от этого выше не станешь. Наглость отеля Дюфейель: кажется, достаточно нажать кнопку, и этажи по твоему желанию будут подниматься и опускаться - они готовы встретить гостя у самых дверей. И все эти скверные рожи. И все эти лица без выражения. И автомобили такие большие, что кажутся пустыми. Какие отменные шлюхи!

Следовало бы расставить здесь - посредине, справа и слева - несколько тысяч жертв голода в России с котелками, полными пороха. Я не любопытен, но хотелось бы увидеть, как все это взлетит на воздух.

19 ноября. Гостям подавали обильный завтрак, после чего хозяин начинал читать свои произведения, на все засыпали от сытости.

* Бывают дни, когда мне начинает казаться, что я первый увидел жизнь.

20 ноября. Из всех состояний своей души предпочитаю снег.

21 ноября. Часы, когда внимание подобно ослу, которого тащат за поводок, а он ни с места.

* Творение должно рождаться и расти подобно дереву. В воздухе нет правил, невидимых линий, по которым будут точно располагаться ветви: дерево выходит из семени, где оно заложено все целиком, и развивается вольно на вольном воздухе. Это садовник набрасывает планы, пути развития и губит дерево.