Творчество; Воспоминания; Библиографические разыскания

Как он певал, когда был юн

И не поникли нити струн,

Когда был юн, как вы сейчас,

И свет любви в окне не гас...

РИЧАРД БЕДИНГФИЛД {16}

ИЗ "ЗАПИСОК РОДСТВЕННИКА" (1870)

Диккенс убеждал меня полюбить Теннисона, - сказал мне как-то Теккерей, - но я не падок до идеализма. Остерегайтесь этого умонастроения - англичане любят ростбиф!

Гениальный дар Теккерея отличался полнокровием. Это один из самых правдивых и чуждых выдумке писателей. Некий епископ, очень тонкий исследователь, заметил как-то, что Теккерей владеет всем, кроме фантазии. Чего не скажешь о воображении, которое у него, конечно, было могучим. Он упивался всем изящным, очаровательным, причудливым. Питал великое почтение к Шекспиру, но как-то обронил: "Он не всегда пишет естественно". К сотрясавшим мир могучим страстям, я думаю, он относился не без скепсиса. Его не занимало страшное, величественное, душераздирающее, он не стремился постичь его. Каков смысл иллюстрации, изображающей Бекки в роли Клитемнестры, спросил я его как-то. "Это намек на то, что она убийца, - ответил он, - но мне хотелось обойтись без всяких этих ужасов". "Кто эта великолепная актриса миссис Стирлинг, которой бредит Уильям?" - поинтересовалась у меня его матушка. Вне всякого сомнения, естественность игры этой блестящей исполнительницы вызвала восторг Теккерея. Не думаю, чтоб самые великие шедевры идеального искусства могли ему доставить удовольствие, сравнимое с тем, какое он получал от картин Уилки {16} или Хогарта, романов Филдинга, Голдсмита и им подобных. Он признавался мне, что восхищается "Кожаным чулком" Купера {17}, и может сесть перечитывать "Трех мушкетеров", едва добравшись до конца. Желание высмеять претенциозность, пожалуй, никогда его не покидало. Он не любил ничего из ряда вон выходящего ни в поведении, ни в одежде, ни в писательской манере.

Англичане обожествляют здравый смысл. И Теккерей был истым бриттом любил быть бриттом до мозга костей, ценил и смелость и упрямство нашего характера. Он говорил, что в школе никогда не уступал без боя...

ГЕНРИЕТТА КОКРЭН {18}

ИЗ КНИГИ "ЗНАМЕНИТОСТИ И Я" (1902)

Первый знаменитый человек, запомнившийся мне с раннего детства - это Уильям Теккерей. Мне было лет семь и жили мы в Париже. В салоне моей матери встречались художники и литераторы, приходившие туда побеседовать друг с другом. Но никто из них не поразил так мое детское воображение, как мистер Теккерей. На расплывающемся фоне воспоминаний о полузабытых людях его фигура стоит особняком, как будто выделенная четким контуром. Наружность у него была внушительная: более шести футов росту, мощное сложение. Ясно помню большую голову с серебряной копной волос, румяные щеки и солнечную, нежную улыбку, делавшую его лицо прекрасным. Меня в нем восхищало все, даже сломанный нос, только было страшно, что какому-то испорченному, наглому мальчишке достало дерзости ударить великого человека по носу. Я знала про нашумевшую "Ярмарку тщеславия" и удивлялась про себя, что знаменитость снисходит до разговоров с нами, малыми детьми, и даже играет - просто и по-доброму. Ни слава, ни высокий рост не мешали ему с неподдельным интересом относиться к нашим забавам. Он расспросил, как зовут всех моих кукол, а их у меня было шесть, запомнил имена, придумал каждой родословную, так что у каждой было свое генеалогическое древо. Мы, пятеро детей, всегда теснились у его коленей и льнули к нему, как лилипуты, к которым прибыл житель Бробдингнега. Немудрено, что мистер Теккерей был нашим самым любимым великаном.

Я боготворила его, но его матушка, миссис Кармайкл-Смит, наводила на меня страх. Помню как сейчас очень высокую, красивую, величественную и строгую даму в черном бархатном платье... Когда она говорила о боге, мне всегда казалось, что это сердитый, неприятный старик, который видит все мои проступки и строго спросит с меня когда-нибудь. Ее рассказы об аде были ужасны, после одной такой беседы о вечных муках я убежала из ее дома. И больше не соглашалась навещать миссис Кармайкл-Смит. Я убежала бы вновь, даже если бы меня везли туда взбесившиеся лошади, - рядом с ней я задыхалась. Она прислала мне вслед записку о том, что молит бога, чтобы я выросла послушной и хорошей девочкой. Я недоумевала, как обаятельный, веселый, добрый мистер Теккерей может быть сыном такой суровой старой дамы этой загадки я и поныне не разрешила... Порою он страдал подавленным расположением духа - об этом нам рассказывал отец. Голос у мистера Теккерея был мягкий, низкий, он чудесно улыбался. С людьми малознакомыми держался холодно, храня достоинство и невозмутимость, с близкими друзьями был искренен, серьезен, порою, по словам моего отца, способен был забыть всяческую сдержанность, и поведать о самых сокровенных движениях души, самых святых чувствах, но лучше всего он ощущал себя среди детей...

ШЕРЛИ БРУКС (1815-1874) {19}

УИЛЬЯМ МЕЙКПИС ТЕККЕРЕЙ

("Панч", 2 января 1864 г.)

Он циник был: так жизнь его прожита

В слияньи добрых слов и добрых дел,

Так сердце было всей земле открыто,

Был щедрым он и восхвалять умел.

Он циник был: могли б прочесть вы это

На лбу его в короне седины,

В лазури глаз, по-детски полных света,

В устах, что для улыбки рождены.

Он циник был: спеленутый любовью

Своих друзей, детишек и родных,

Перо окрасив собственною кровью,

Он чутким сердцем нашу боль постиг.

Он циник был: по книгам вам знакома

Немая верность Доббина, а с ней

Достоинство и простота Ньюкома,

Любовь сестры-малышки в прозе дней.

И коль клейма глумящейся личины

Нет в чувствах и деяниях творца,

Взгляни, читатель, на его кончину

Финальный акт в карьере наглеца!

Здесь сон его чтит сонмище людское,

И вот молитвы в голубой простор

Под солнце в мироколицу покоя

Возносит тысячеголосый хор.

В очах, не знавших плача, зреют слезы,

Уста мужские размыкает стон

У тех, с кем он делил типы и розы,

У тех, с кем вовсе незнаком был он.

Он циник? - Да, коль можно в этой роли

С тоской следить, как прост путь клеветы,

Как зло и благо сердце раскололи