Ефим Сегал, контуженый сержант (СИ)

-    В вашем рапорте сказано все? Или хотите что-ни-буць дополнить? - спросил генерал.

-    Дополнить нечего, товарищ генерал! Если позволите, я кое о чем хотел бы вас спросить.

-    Спрашивайте.

-    Не удивляет ли вас, товарищ генерал, что такое донесение не поступило к вам раньше, скажем, от начальника штаба пересылки или от парторга? Ведь...

Генерал вежливо, но твердо перебил Ефима:

-    Если верить характеристике на вас, которая вот в этом пакете... Независимо от этого донесение ваше будет проверено до-ско-наль-но, - отчеканивая и подчеркивая каждый слог, сказал генерал. - Факты подтвердятся - ваше счастье и нам добро. Налгали - пойдете под трибунал и за клевету, и за дезертирство! Вот так... А вообще-то я хотел вас повидать, - генерал загадочно улыбнулся. - Из-под ареста освободить пока не могу.

... На двадцать первые сутки заточения к Ефиму явился сияющий капитан.

-    Молодец, сержант! Все в порядке, молодец! Пошли к генералу.

Начальник штаба на этот раз был приветливее.

-    Ваша правда, сержант. Виновные получат по заслугам. Спасибо за бдительность!

-    Служу Советскому Союзу! - ответил по уставу Ефим.

-    Я вижу, вы отдохнули. На передовую хотите? - Не дожидаясь ответа, заключил: - Конечно хотите: характер! Направим вас в вашу родную дивизию. Воюйте! Будьте живы и целы! - и генерал крепко пожал Ефиму руку.

История с майором Спиркиным прошла перед мысленным взором Ефима во всех деталях и подробностях. Он так возбудился, что забыл, почему именно она всплыла в памяти.

«Ах, да! Яшка-кровопиец! - произнес вслух. - Яшка - после контузий. Спиркин - задолго до первой. Значит, дело не в контузиях...»

Размышления его оборвало забытье. Он устало уснул. В зарешеченное окно пробивался рассвет.

* * *

Борис Наумович долго, подробно расспрашивал Ефима обо всем, что, видимо, имело отношение к его заболеванию. Особо он почему-то интересовался состоянием Ефима после первой контузии. Некрупным почерком доктор исписывал белые листы бумаги. Белая ординаторская, белый халат Бориса Наумовича, мягкий солнечный свет, падающий сквозь матовые стекла - вся эта белизна и доброе лицо врача умиротворяли, располагали к беседе.

После первой контузии, как считалось, сравнительно легкой, рассказывал Ефим, он пролежал в армейском госпитале около месяца, вернее, лежал дней восемь-десять, затем стал «ходячим». Чувствовал себя пока еще неважно, изнуряли частые головные боли, внезапно темнело в глазах, аппетит был - хуже некуда. Лечащий врач, внимательная, приветливая женщина, на очередном обходе сказала: «В условиях нашего госпиталя вас лечить невозможно. Через недельку-другую отправитесь в тыл. К этому времени ждем санлетучку».

Как-то ночью Ефима обуял беспричинный неодолимый страх. «Пойду к дежурной сестре, попрошу какое-нибудь снадобье, авось пройдет», - он отправился в дежурку. На столе слабо горел ночничок. Согнув колени, на скамье дремала медсестра Зоя. Ефим слышал, она - студентка медицинского института, ушла со второго курса прямо в санбат, оттуда попала в армейский госпиталь. Раньше Зоя казалась ему ничуть не примечательной: так, девушка, каких много. Но сейчас, глядя на нее, погруженную в усталый сон, он нашел ее не то чтобы красивой - одухотворенной, жертвенной. «Не стану будить, пусть отдыхает» - и на цыпочках пошел из дежурки.

-    Больной, вам что-нибудь нужно? - вдруг окликнула его Зоя.

-    Нет, я так, извините, что разбудил, мне уже легче.

-    Честно сказать, я очень устала, трудное дежурство выдалось. - Зоя уже сидела на скамейке, заправляла под белый колпачок выбившиеся кудри. - Что с вами? Присядьте, расскажите...

Они разговорились о недавнем мирном времени, об учебе, с радостью обнаружили много схожего во вкусах и взглядах. Беседа наверняка продолжалась бы, если бы не резкий крик, донесшийся из палаты напротив. Зоя мгновенно сорвалась с места.

Возвратившись в палату, Ефим долго еще не мог уснуть. Зоя взволновала его, чем-то напомнила Клаву Серегину.

В следующее дежурство Зои они случайно увиделись в госпитальном дворе.

-    Как самочувствие, Ефим? - спросила она тепло, дружески.

-    Спасибо, сносно... А как вы?

-    Как всегда, работаю, читаю вот... - Ефим только теперь увидел в ее руках томик стихов Блока.

-    Вы любите стихи?

-    Очень!

-    А я знаю много стихов наизусть. Приходите завтра в садик за госпиталем, если найдете время, я почитаю вам, что помню - и Блока, и Лермонтова, и Есенина. Придете?

Потому как Зоя доверчиво и просто согласилась встретиться, Ефим понял: разговор в ту ночь их сблизил.

Они подружились. Большего быть не могло, не должно было быть. К чему? Ефима ожидала эвакуация в тыл.

Но... его не эвакуировали. Недолеченным больным попал прямиком из госпиталя на передний край.

-    Сегал, - сказала ему лечащий врач, - после завтрака зайдите к начальнику отделения. Подполковник хочет вас обследовать лично.

-    Что это вдруг, перед эвакуацией, что ли?

Лечащий врач странно посмотрела на Ефима, ничего не ответила.

-    Товарищ подполковник! Больной Сегал по вашему вызову прибыл! — войдя в кабинет начальника отделения, доложил Ефим.

-    Ишь ты, больной! - насмешливо перебил его подполковник. — Больной, — повторил он, — чувствуешь себя, конечно, плохо, в эвакуацию собрался?.. Так ведь?

От удивления Ефим не знал, что сказать.

Подполковник смотрел на него почему-то с ненавистью. Морщины на стареющем лице обозначились резче.

-    На баб повело, — то ли спросил, то ли упрекнул он сквозь зубы.

-    На баб? - изумился Ефим. - На каких баб?!

-    Не валяй дурака, не прикидывайся простачком... Считаешь всех слепыми?.. А как насчет медсестры Ткаченко, милейший постник? А?

-    Да как вы смеете?! - вскипел Ефим, мгновенно позабыв о всякой субординации. - По какому праву позволяете себе оскорблять людей, вы, старый циник?!

Подполковник побледнел, вскочил со стула, выпрямился во весь свой без малого двухметровый рост, костлявой лапищей схватил тщедушного Ефима за шиворот и вытолкнул за дверь, приговаривая: «Я тебе покажу, Дон Жуан!»

Утром следующего дня, простившись с плачущей Зоей, Ефим забрался в кузов полуторки. Там уже сидело несколько солдат, двое из его палаты.

-    Привет, обольститель, - беззлобно подковырнул один из них, - стало быть, с нами, здоровыми, на передовую покатишь лечиться от любви?

-    Молчи, болван, - отрезал и без того раздраженный Ефим.

-    Да ты не кипятись!.. Зря не обзывай... Я тут больше двух месяцев квартировал, все знаю. Как подполковник за Зойкой Ткаченко мазал - все видели, даром, что старый, а туда же. Начальство, словом... Усек?..

...Борис Наумович слушал Ефима, время от времени делал записи в историю болезни.

-    Да-с, батенька, надо сказать, вам редкостно везет.

-    Нет, вы только подумайте, - продолжал возбужденно Ефим, - мало ли что я мог натворить на фронте без всякого злого умысла?! И меня ни за что ни про что могли бы расстрелять! Кто бы там поверил, что из госпиталя в действующую часть отправили полушального человека? Расстреляли бы и точка!

-    Ну не расстреляли же? — мягко улыбнулся Борис Наумович. - И слава Богу!.. О второй контузии можете не рассказывать: мы запросили из госпиталя историю вашей болезни.

Доктор налил в мензурку несколько капель остро пахнущего лекарства, разбавил водой.

-    Выпейте, Ефим Моисеевич, и успокойтесь, это поможет. На сегодня хватит... Я распорядился перевести вас из одиночки. Думаю, недельки через три можно будет вас выписать... Разумеется, если вы нам посодействуете.

На следующий день его перевели в общую палату. Пять соседей оказались тихими, молчаливыми. С одним Ефим попытался заговорить, но тот сперва не ответил и лишь минуты две спустя буркнул: «Отстань, Христов мучитель!»

«Что за чепуха?» - удивился Ефим.

Позже, пораскинув умом, догадался: его еврейский облик вызвал у соседа определенную ассоциацию, связанную, всего вероятнее, с распятием Христа. Больше он не пытался заговаривать ни с кем из палаты.