Прометей, или Жизнь Бальзака

О инка! Властелин несчастный, злополучный!

В насмешку над моими опытами я был прозван Поэтом, но такие насмешки не могли меня исправить. Я продолжал рифмовать строчки, несмотря на мудрый совет господина Марешаля, нашего директора, который пытался излечить меня от моей пагубной застарелой болезни, рассказав о несчастьях малиновки, которая выпала из гнезда, попытавшись летать раньше, чем у нее выросли крылья. Я продолжал читать и стал самым бездеятельным, самым ленивым, самым задумчивым учеником младшего отделения, и, следовательно, меня наказывали чаще других" [Бальзак, "Луи Ламбер"].

Приведенная выше характеристика относится к одному из героев Бальзака, но свидетельства соучеников писателя говорят о том, что персонаж и его создатель походили друг на друга. Тринадцатисложный стих об инке был написан воспитанником Вандомского коллежа Оноре Бальзаком. Однако на самом деле в ту пору призвание толкало его не к поэзии и не к науке, а к поискам наивной, оккультной философии. Когда руки мальчика болели от ударов линейки, а сердце ныло от безответной нежности, "он находил приют в небесах, которые открывались ему силой воображения". Быть может, Бальзак созрел не так рано, как Луи Ламбер, но, подобно своему герою, он еще подростком читал произведения писателей-мистиков, и они, по словам Филиппа Берто, "приучили его к бурным движениям души, причиной и следствием которых служит состояние экстаза".

"Он был бы огорчен, если бы его посчитали слишком благочестивым": во время вечерней молитвы он "рассказывал сам или выслушивал рассказы товарищей о дневных проказах", а за воскресной мессой подсчитывал в уме свои карманные деньги и с горечью сознавал, как недоступны ему "вожделенные предметы, во множества выставленные в лавочке при коллеже". Неверие среди воспитанников Вандомского коллежа было не просто распространенным явлением, а неким молодечеством. Сын вольтерьянца Бернара-Франсуа никогда не отличался природной покорностью, присущей тем детям, которые без усилий и рассуждений приобщаются к вере. Он слыл вольнодумцем и вступал в споры со священником коллежа.

"Когда я подрос и спросил перед своим первым причастием у доброго старичка, обучавшего нас катехизису, откуда Господь Бог взял мир, он не ответил мне, как отвечают на вопрос, откуда взялись дети, - "под капустой", но привел прекрасные слова из Евангелия от Иоанна: "В начале было Слово, и Слово было у Бога". Никто в мои годы не мог бы понять смысл этой фразы, на которой покоятся все философские доктрины и которая как бы резюмирует их. Подобно всем неверующим, я жаждал позитивного, мне нужны были не идеи, а факты. И я спросил его, откуда взялось это "слово". "От Бога", - ответил он мне. "Но если все сущее от Бота, - возразил я, - то почему в этом мире существует зло?" Добрый священник не был силен в полемике; он понимал религию как чувство и принимал все догматы на веру, будучи не в силах их объяснить. Однако он не был святым; и, не найдя никаких новых доводов, он вышел из себя и засадил меня на два дня в карцер за то, что я прервал его, когда он объяснял нам катехизис".

Но если ортодоксальность юного Бальзака была весьма спорной, если любые догматические оковы тяготили его, он тем не менее в пору своего первого причастия отличался "жаждой божественного". Худой, с красивыми черными блестящими глазами, "он стал на колени и в радостном, восторженном порыве возблагодарил Бога. Он чувствовал себя счастливым, на душе у него было легко, хорошо..." Вечером "ему казалось, что он уподобился ангелам, потому что за целый день не согрешил ни словом, ни делом, ни помышлением" [Бальзак, "Красная гостиница"]. Несмотря на домашнее воспитание, которое благодаря взглядам отца и холодности матери было не слишком религиозным, Бальзак со времен Вандомского коллежа считал себя "предназначенным для тесного общения с ангелами". Им предстояло вскоре занять огромное место в его помыслах.

Директора коллежа отнюдь не были склонны поддерживать в подростке такого рода мистицизм, смешанный с гордыней. Жан-Филибер Дессень рассуждал скорее как ученый, чем как церковник. Его правнук Рибемон-Дессень писал о нем:

"Человек энциклопедически образованный, он без труда переходил от преподавания риторики и философии к преподаванию естественных наук, физики или химии. Он даже приступил к изучению физиологии, написан небольшой популярный трактат, предназначавшийся для воспитанников класса философии".

Наблюдатель и исследователь, автор примечательных работ по фосфоресценции, он был склонен искать физиологические объяснения состоянию экстаза; он готовил большой труд, где хотел показать, что чувства и страсти связаны с изменениями, происходящими в организме человека.

Дессень учил, что наблюдения над фактами и их анализ - занятие гораздо более плодотворное, нежели разработка любой системы взглядов. Однако воспитанник Бальзак в противоположность своему учителю обладал умом, более склонным к построению различных систем, чем к методическому исследованию явлений, и втайне выработал довольно расплывчатую философскую доктрину. Случалось, что этот слишком юный философ, отбывая наказание в "деревянной клетке" или в каморке под лестницей, старался постичь единство мира, исходя из представления, что мысль и воля - это реальные субстанции, флюиды, аналогичные электричеству. Дессень выдвинул новое и смелое по тем временам положение о том, что все невесомые флюиды - теплота, свет, электричество, магнетизм - всего лишь различные проявления всепроникающей среды, мирового эфира, приводимого в движение различными силами. Беседовал ли он на эту тему с любознательным мальчиком? Развивал ли при нем свои соображения о физиологии мышления? Это возможно (ведь Бальзак, выздоравливая после болезни, некоторое время жил в Лезоньере, в загородном доме директоров коллежа, вместе с которыми он собирал растения для гербария), но маловероятно. Дессень, кабинетный ученый, почти не общался со своими учениками. "Он жил вдали от нас, - пишет Эдуард де Вассон, - и эта удаленность увеличивала его престиж и авторитет".