Не беспокоить

— Добрый вечер, мистер Макгир, — отвечает ему Листер.

— Чувствуйте себя как дома, — говорит Кловис.

— Добрый вечер, спасибо. Я бы пожевал чего-нибудь, — говорит мистер Макгир.

— Секретари питаются самостоятельно, — отзывается Кловис.

— Но я прямо из Парижа.

— Разогрей ему чего-нибудь, Кловис, — говорит Листер.

— Ладно, беру на себя. — И Элинор со старательным смирением поднимается со стула.

— Мистер Сэмюэл, мистер Макгир, — спрашивает Листер, — ваше время ограничено или вы намерены дожидаться?

Мистер Макгир отвечает:

— Я, собственно, хотел повидать барона.

— Не может быть и речи, — отрезает мистер Сэмюэл.

— Велено не беспокоить, — поясняет Листер.

— Зачем же я тащился в такую даль? — И мистер Макгир обреченно стягивает дубленку.

— Мистеру Сэмюэлу чтобы помогать, — говорит Пабло.

— Ладно, утром барона повидаю. Имею к нему разговор, — говорит мистер Макгир.

— Поздно, — вздыхает Листер. — Нет более барона.

— Но я же голос его слышу. О чем вы?

— Не будем гнаться за вульгарной хронологией, — возражает Листер. — У меня для вас работа.

— Тут телячье жаркое, — кричит Элинор из кухни.

— Blanquete, — поправляет Кловис, — de veau [6].

Он хватается руками за голову, закрывает глаза, изможденный долгими бесплодными усилиями просветительства.

— Сигареточки не найдется? — спрашивает Элоиз.

— Столько шума. — Мистер Макгир кивает на парадные покои. — И слышимость такая. Там кто сегодня?

— Адриан, — Листер усаживается на стул, — ты помоги Элинор. Скажи ей, что я не возражал бы против чашечки кофе.

— Когда я был еще юнцом четырнадцати лет, — говорит Листер, — я решил покинуть Англию.

Мистер Макгир наклоняется и останавливает магнитофон.

— Давайте снова. — Он говорит. — Попроще, по-разговорней, Листер. Не надо этого «юнцом четырнадцати лет», давайте «я был еще совсем пацан, четырнадцать лет», в таком разрезе, Листер.

Они одни в просторной спальне Листера. Оба в глубоких, темно-оливковой нестареющей и прочной кожи креслах, почти определенно сюда переместившихся из другой части дома, возможно, из библиотеки, вследствие какой-то коренной смены меблировки. Серый пушистый ковер скрывает пол. Ложе Листера узкое, но выглядит эффектно под вполне сохранной, медвежьей, что ли, шкурой, либо обретенной независимо, либо некогда укрывавшей еще колени давних Клопштоков, в санных каретах бороздивших зимние снега, — как бы там ни было, шкуре, кажется, здесь придается особое значение; однако же очевидно, что все в комнате, включая и мистера Макгира, здесь только с соизволения Листера.

Между ними, на полу, грузный магнитофон, в открытом ящике, с ручкой. От него змеится шнур к выключателю при постели. Бобины замерли от прикосновения мистера Макгира к кнопке «Стоп». Бобины разной толщины, и можно на глаз определить, что полчаса, примерно, на этом магнитофоне уже производилась запись.

Листер говорит:

— Стиль оставим журналистам, мистер Макгир. Это же все только наметка, легкая затравка. Суть истории — дело другое, это эксклюзив, а по части эксклюзива у нас у каждого собственные планы. Теперь же нам просто нужно что-нибудь для прессы, чтобы сразу запустить, безотлагательно, понимаете ли, когда дознание начнется.

— Послушайтесь-ка моего совета, Листер, — говорит мистер Макгир, — вы бы попроще, в духе устной речи.

— Чьей смотря устной речи, моей или журналистов?

— Их, — говорит мистер Макгир.

— Включайте, — говорит Листер.

Мистер Макгир включает, бобины крутятся.

— Когда я был совсем пацан, в четырнадцать, — говорит Листер, — я решил покинуть Англию. У меня были неприятности, я имел сношения с Элинор, под роялем, а она мне тетка, и было ей всего-то девять лет. После такого болезненного опыта у Элинор развился комплекс близкой по крови старшей особи, хотя ситуация, пожалуй, отчасти была обратной, короче, с четырнадцати лет она меня преследует и...

— Неправильно. — Мистер Макгир выключает запись.

— Это, положим, неправда, из чего отнюдь не следует, что это неправильно, — говорит Листер. — Послушайте, мистер Макгир, любезнейший, эдак мы с вами тут всю ночь проторчим. Итак, вам следует записать краткие показания Элинор и Элоиз в таком же плане. Остальные без вас обойдутся. Затем нам предстоит позировать для фотографий. — Листер нагибается, включает магнитофон и продолжает: — Мой отец, — рассказывает он, — был в том доме лакеем, хорошая должность. Было это в Уотэм-Грейндж, Лестершир, под роялем. Работал я во Франции. Когда Элинор ко мне присоединилась, я служил в ресторане у одного грека из Амстердама. Потом мы стали обслуживать частные семьи, а далее более пяти лет я прослужил дворецким у Клопштоков, здесь, в Швейцарии. Но по сути дела, Англию я решил покинуть из-за климата — такая сырость.

Листер выключает запись и молча разглядывает магнитофон. Мистер Макгир спрашивает:

— А про Клопштоков разве им не потребуется?

Листер морщится:

— Я раздумываю.

Он снова обратился к записи, тем временем поглядывая на свои часы.

— Смерть барона и баронессы нас потрясла до глубины души. Вот уж мы ничего подобного никак не ожидали. Выстрелов мы, естественно, не слышали, поскольку наша часть дома совершенно изолирована от хозяйской. И разумеется, в таких больших домах чудовищный шум от ветра. Ставни наверху несколько отстали, мы, кстати говоря, завтра как раз намеревались их приводить в порядок.

Мистер Макгир останавливает аппарат:

— Вы же, по-моему, собирались сказать, что он, на чердаке, производит столько шума, что один его припадок вы приняли за выстрелы.

— Я передумал, — говорит Листер.

— Почему? — спрашивает мистер Макгир.

Листер морщится, прикрывает глаза, и мистер Макгир снова включает аппарат. Кружатся бобины.

— Барон отдал приказ ни под каким видом их не беспокоить, — говорит Листер.

— А дальше? — спрашивает мистер Макгир.

— Отмотайте-ка назад, мистер Макгир.

Мистер Макгир отматывает ленту и осторожно останавливает вращение бобин совсем близко от начала.

— Здесь, — он говорит, — здесь где-то начинается ваша часть. — Он включает звук.

Аппарат дважды долго, театрально вздыхает, после чего женский голос произносит:

— Ежегодно, первого мая, я поднималась в Атласские горы и приносила лавровую гирлянду в жертву Аполлону. И вот однажды, в один прекрасный майский день, он сошел со своей огненной колесницы и...

Мистер Макгир выключил и теперь без звука пропускает ленту опять вперед.

— Это, видимо, последняя ваша запись Клопштоков, — говорит Листер.

— Да, последняя.

— Могли бы и свежие ленты нам оставить. Нас совершенно не колышет, какой там номер отмочил Аполлон.

— Я весь этот кусок сотру, когда станем размножать. Можете не беспокоиться. — Мистер Макгир встает, чтобы выключить аппарат.

— Чему суждено всплыть, то всплывет. — Листер встает и ждет, пока мистер Макгир укладывает провод и укрепляет крышку на магнитофоне. И потом, подняв его, выходит следом за Листером из комнаты. — Тяжелая штуковина, однако, — он говорит, — с места на место его таскать.

Они спускаются по лестнице до первой площадки служебного крыла. Здесь Листер поворачивает к парадной лестнице, и мистер Макгир, первоначально, кажется, намеревавшийся не отклоняясь продолжать свой спуск, после некоторой заминки следует за ним.

— Не слышу голосов, — говорит Листер, на ходу разглядывая черно-белые плитки на дне лестничного колодца. — Книги хранят молчание.

Спустились до первого этажа. Мистер Макгир стоит навьюченный, Листер подходит к двери библиотеки. Ждет, поворачивает ручку, легонько нажимает; дверь не поддается.

— Заперто. — Листер отворачивается. — И тихо. Идем дальше. — Он направляется к крылу для слуг. — Столько еще всего надо упорядочить, одновременно привнося уместный хаос.