Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

Будьте спокойны, когда-нибудь вам воздадут справедливость..."

Жестокий прием, который публика оказала Жюльетте, доконал ее, бедняжку, лишил и тех крох дарования, какие у нее были. "Я больше не смею, говорила она. - Эти люди отняли у меня веру в мои силы. Я больше не могу репетировать, я парализована". То было печальное и несправедливое дело.

3. ГОД 1834-й

Если двое любящих ссорятся, то потому,

что им слишком уж хорошо было вместе.

Поль Валери

Заметка Сент-Бева для самого себя:

"Как рушилось все то, что еще несколько лет тому назад было прекрасным, цветущим и разрасталось! Ламенне вынужден молчать, разорен и лишен учеников; Ламартин в своем "Пустынном Востоке" отгородился от живых смертью дочери; все наши поэты низвергнуты, наши ангелы пали! Гюго, автор "Ее имени" и "Тебе", - у ног Жюльетты; "Элоа" [Альфред де Виньи, автор поэмы "Элоа"] стал пленником и козлом отпущения госпожи Дорваль; Антони совсем с ума сошел, а Эмиль вновь сделался дамским угодником [Антони и Эмиль Дешаны]. О, только мы с тобой, моя Адель, в тесной близости следовали путем, назначенным нам судьбой. Прижмемся друг к другу покрепче, дорогой ангел, и будем едины до самой смерти и после смерти! Я люблю тебя!"

Нарисованная Сент-Бевом разочаровывающая картина была еще недостаточно полной, так как и сама любовь, воспетая здесь, оказалась вскоре непрочной. В 1834 году произошел полный разрыв отношений между Сент-Бевом и супругами Гюго, этот год был также годом жестоких бурь для бедной Жюльетты.

Ссора былых друзей произошла не по причинам сентиментальным, но из-за раздражения чисто литературного. В начале 1834 года Виктор Гюго опубликовал свой "Этюд о Мирабо". Почему о Мирабо? Потому что эта тема позволяла ему косвенным образом объясниться с современниками. Бальзак рисует его в эти мрачные годы человеком "несчастным и преследуемым ненавистью" Это было верно. По всякому поводу на него обрушивались с несправедливой злобой. Сам Сент-Бев вкрадчиво выражал удивление такой суровостью: "За последние месяцы его произведения и его особа вызывают у критиков почти единодушные и поистине непостижимые вопли ярости". В свое время и Мирабо страдал от аналогичной несправедливости. Ему противопоставляли Барнава, у которого были такие же политические взгляды, как у Мирабо, но не было такой даровитости; так в 1798 году Моро предпочитали Бонапарту, и, подобно этому, в 1834 году некоторые восхваляли Дюма-отца в ущерб Виктору Гюго.

"Однако народ, который не знает зависти, потому что он велик, - писал Гюго, - народ стоял за Мирабо..." Гюго начинал надеяться, что когда-нибудь народ поможет ему одержать верх "над людьми благовоспитанными, то есть такими, какими людей воспитывать не надо". Точно так же как он писал когда-то: "Нам нужен собственный Шекспир", он говорил теперь: "После наших великих деятелей Революции нам нужен великий деятель прогресса... Французская революция развернула для всех социальных теорий огромную книгу, нечто вроде завещания. Мирабо начертал в ней свое слово, Робеспьер - свое. Людовик XVIII сделал там помарку. Карл Х разорвал страницу. Палата, собравшаяся 7 августа, кое-как склеила ее, но вот и все. Книга лежит на своем месте, на своем месте лежит перо... Кто посмеет написать?.." И он тихонько отвечает себе: "Ты!" За литературной славой ему смутно видится политическое поприще.

В том же году он издает у Рандюэля сборник под заглавием "Литературная и философская смесь", составленный из юношеских его произведений, которые он слегка подправил. Он выпустил этот сборник с целью сопоставить взгляды "юного якобита 1819 года" со взглядами "революционера 1830 года" и показать, что если его воззрения изменились, то это произошло с полной прямотой и бескорыстием. Об этом сборнике статей говорили мало, Гюстав Планш поместил заметку в "Ревю де Де Монд": "Господину Гюго в интересах его славы не следовало бы извлекать эту книгу из праха забвения, в который она была погребена..." Сент-Бев опубликовал по поводу "Этюда о Мирабо" статью - хвалебную в отношении Гюго-писателя, но (как тот справедливо заметил) враждебную в отношении его как человека. Виктор Гюго тотчас написал Сент-Бесу: "Я нашел в статье, мой бедный друг (на нас двоих она произвела такое впечатление), бесконечные похвалы, выраженные в великолепных фразах, но, по сути дела, - и это глубоко меня печалит - в ней нет благожелательности... Я предпочел бы поменьше похвал и больше симпатии... Виктор Гюго преисполнен восторга, но Виктор, ваш старый друг Виктор, удручен". Сент-Бев протестовал, говорил о дружбе, "которая в конце концов была моей первой заслугой в литературе, как была она первым большим чувством в моей жизни". Но он напрасно расточал свои вкрадчивые любезности. Враждебные слова, переданные другими разговоры бесповоротно испортили отношения былых соратников. Разрыв произошел круто, 30 марта 1834 года Сент-Бев пишет Гюго:

"Ну что ж, остановимся на этом, прошу вас. Достаточно уж толковать; я не скажу, как вы, - о недостойных людях, я скажу - о недостойном предмете. Пишите нам прекрасные стихи, а я постараюсь писать о них добросовестные статьи. Вернитесь к своему творчеству, как я вернусь к своему ремеслу. Мне не воздвигли храм, и я никого не презираю. У вас есть храм, избегайте устраивать там скандалы..."

Виктор Гюго - Сент-Беву, 1 апреля 1834 года:

"Столько ненависти и столько подлых преследований направлено против меня, что разделять со мною это бремя нелегко; я прекрасно понимаю, что даже самой испытанной дружбе это не под силу, и узы ее распадаются. Итак, прощайте, мой друг. Похороним каждый в молчании то, что в вас уже умерло, а во мне умирает, убитое вашим письмом..."

После этого прощания они продолжали обмениваться рукопожатием, когда профессиональные обязанности сталкивали их друг с другом. Сент-Бев каждый год посылал 1 января подарок своей крестнице. Но дружба кончилась.

Для Виктора Гюго и Жюльетты Друэ 1834 год был годом хаоса. Высокие вершины, мрачные бездны. Единственное, что оставалось прочным в их общей жизни, была взаимная страстная любовь. Жюльетта выражала ее очень трогательно: