Избранное

— Это горлица…

Воображаемая горлица, ободренная тем, что Дзин узнал ее, еще крепче вцепляется острыми когтями в ствол дуба. Но и это не более чем легкое прикосновение. Он все реальнее, ощутимее превращается в дуб. Какая-то неведомая сила изнутри и извне давит на глаза, прильнувшие к биноклю. Давление становится все сильнее, кажется, что глаза вот-вот лопнут. Он уже не может смотреть в бинокль. Он превратился в дуб, и время внутри и вне его проносится независимо одно от другого. Он навзничь падает на кровать, как падает срубленное дерево. Чтобы снова превратиться в самого себя, требовалось время, и поэтому, хотя ненаевшийся Дзин протягивал ему пустую миску, он был не в состоянии приготовить еще еды. Он был обессилен, как человек, которому пришлось долго бежать.

Глубокой ночью море вышло из берегов, покрыло всю землю, и киты, которых еще не успели истребить, решившись на последнее средство, подплыли к убежищу и стали бить по его железобетонным стенам чем-то мягким, влажным и тяжелым — плавниками. Пришедшие из моря вместе с морем, они били по стенам, чтобы деликатно, но в то же время настойчиво выразить свою волю. В полусне он чувствует, что ждал их прихода. И поскольку он ждал их прихода, ждал, что они будут взывать к нему, думал он во сне, то отказался от всех благ, которые сулил ему реальный мир, и поселился в этом убежище. Но, ожидая их, он не знал, как ответить на их призыв. Он был готов ждать, ждать до бесконечности. И вот он ждет, вытянувшись на кровати, весь трепеща. Но киты никогда не смогут разрушить стены убежища и проникнуть внутрь.

На следующее утро он услышал по радио, что солдаты военного оркестра сил самообороны, проходившие обучение в заболоченной низине, подверглись нападению группы хулиганов и есть тяжелораненые. Может быть, в стену и стучали как раз солдаты сил самообороны, у которых были сбиты в кровь руки и они не могли стучать сильнее? Или, может быть, хулиганы решили напасть на укрывшихся в убежище?

Поздно вечером он добрался до железнодорожной станции, находившейся на возвышенности за убежищем, и купил все вечерние газеты. Создавалось впечатление, что силы самообороны не склонны предавать гласности подробности инцидента — в газетах не было никаких подробностей, помимо тех, которые сообщались по радио. Но полиция проводила собственное расследование, и к Исана пришли двое полицейских. Полицейские, стоя в прихожей убежища Исана, сказали, что у них есть сведения не только о происшедшем здесь столкновении группы хулиганов с солдатами сил самообороны, но и еще о новом инциденте. Как правило, Исана никому не разрешал переступать порог убежища. Он всегда придумывал вполне логичный предлог, чтобы отказать всякому (включая и жену, которая жила отдельно), кто собирался проникнуть к ним. Иногда, анализируя свое поведение, он даже приходил к мысли, уж не из удовольствия ли вот так отказывать людям он и укрылся в убежище. Особенно назойливыми были торговцы, которые, узнав, что у него есть ребенок, приносили детские журналы, письменные принадлежности, и ему приходилось придумывать самые невероятные предлоги, чтобы отражать их атаки. Поскольку он не собирался откровенничать с торговцами, которых до того и в глаза не видел, относительно умственных способностей своего сына, то нужна была серьезная подготовка, чтобы не дрогнув отбить наступление неприятеля.

Однако на сей раз ему самому было любопытно узнать о происшедшем инциденте, поэтому он и решил воспользоваться приходом полицейских. Но стоило ему впустить полицейских в прихожую, как весь их интерес переключился на убежище и его обитателей. Они начали выспрашивать Исана, почему он поселился в этом одиноком странном сооружении. Объяснить полицейским причину было совершенно невозможно. Оказавшись в безвыходном положении, чтобы защитить себя и Дзина, Исана проявил весь свой опыт и изворотливость, которые в тяжких обстоятельствах всегда приходят на помощь «независимому человеку» — «homo pro se». Его укрытие, объяснял он, объединяя и бункер и надземную часть здания, было сооружено в порядке эксперимента одной крупной строительной компанией еще в тот период, когда в стране планировалась постройка атомных убежищ и предполагалось их поточное производство. В течение нескольких лет весь этот низинный район, где расположено убежище, будет отчужден для сооружения скоростной автострады, а до тех пор строительная компания вменила ему в обязанность жить в убежище, чтобы защищать ее законные права. Говоря это, он достал коробку с документами и показал их полицейским.

Он знал, что имя, которое полицейские найдут в документах, послужит для них могучим сдерживающим фактором. Полицейские, разумеется, не оказались равнодушными к известному в кругах полиции влиятельному деятелю консервативной партии, которым являлся президент строительной компании, тесть Исана. Понимая, что даже малейшие подозрения в отношении него совершенно необоснованны, полицейские вернулись к подробному рассказу об инциденте. Нисколько не заботясь о том, какую бурю вызовет в душе Исана их рассказ. После их ухода, успокоившись, потому что ему удалось избежать лишних хлопот, связанных с доказательством достоверности своего объяснения, он вдруг ощутил, как жажда почувствовать вожделенное и в то же время неясное знамение еще больше распаляет охвативший его тело жар. И хотя знамение действительно было еще расплывчатым, трудно уловимым, оно, излучая чуть заметное желтоватое сияние, уже неслось по орбите и рано или поздно должно его настигнуть. Он проверил, заперты ли двери прихожей и кухни, убедился, что ребенок спит, и, охваченный непонятным возбуждением и одновременно все обостряющимся чувством мрачной безысходности, опустошенности, заплетающейся походкой подошел к люку, спустился по железной лесенке вниз и погрузил ноги в красновато-коричневую мокрую землю тридцатисантиметрового квадрата. И, чувствуя, как к нему возвращается ощущение реальности существования, стал восстанавливать в памяти рассказ полицейских.

Решив после работы выпить, полицейский агент пошел домой, чтобы оставить там пистолет, и по дороге столкнулся с девчонкой. Может быть, как и в случае с солдатами сил самообороны, ее целью тоже было добыть оружие; с виду никакой опасности она не представляла, хотя, с одной стороны, удерживало сознание служебного долга, но с другой — девчонка как-то по-особому соблазняла, и он сделал вид, что она и в самом деле завлекла его, и пошел с ней. Так все и получилось. Сорокапятилетний опытный агент. Да и здоровый. Ты мне предлагаешь что-нибудь хорошенькое? Ну так как? Девчонка стояла у самого входа в бар и, вроде бы сгорая от желания, опустила голову и слегка расставила ноги; засунула руки в шорты, будто заправляла блузку. Она тяжело дышала, точно это ей никак не давалось. Ну ладно, все будет в порядке, посочувствовал ей агент, взял за руку раскрасневшуюся девчонку, которая прижалась к нему, и пошел с ней.

Идя с девчонкой, агент спрашивал себя, действительно ли такая уж она бывалая и только делает вид, что сгорает от желания, лишь бы соблазнить его, или и вправду у нее в этом деле нет никакого опыта, и она вообще не знала мужчины. Ему даже подумалось, что она невинная девушка, совсем еще зеленая. Интересно, какое лицо, какое тело у этой девчонки, которая, желая соблазнить солидного сорокапятилетнего агента, стояла, жалкая, расставив ноги, опустив голову и держа руку в расстегнутых джинсовых шортах и вроде бы сгорая от желания. (Когда агент увидел вблизи ее раскрасневшееся лицо, он не сомневался, что она в самом деле сгорает от желания.) Они все шли и шли. Сколько же можно идти? Поблизости никакой дешевой гостиницы нет, думал агент, хорошо бы найти какой-нибудь тайный дом свиданий. Девчонка стала спускаться по косогору. Они шли уже довольно долго, а она еще и слова не сказала — может, ненормальная, подумал агент. Но глаза девчонки, которая время от времени смотрела на него, были вполне нормальные, очень правдивые — у нее были глаза человека, решившегося на важное дело.

Идущая вниз дорога прорезала косогор наискось и спускалась от жилого массива наверху к заболоченной низине. Если бы они свернули чуть вправо, то оказались бы на узкой тропинке, ведущей к убежищу Исана. Значит, полицейские совсем не случайно пришли осматривать именно его жилище. Ведь на дороге к заболоченной низине, кроме его убежища, нет ни одного дома, в котором бы жили люди. Агент знал, что внизу нет никакой гостиницы, да и охота у него пропала, и он решил снова вернуться к своим обязанностям агента, или, лучше сказать, действовать так, как он действовал в качестве агента до встречи с девчонкой, и вот, когда они спустились вниз, он остановился у фонаря и заговорил с ней. Почему вы, молодые девицы, этим занимаетесь? То ли общество такое, то ли время такое? Агент произнес эти избитые слова, чтобы наставить девчонку на путь истинный, но она, не дав ему продолжать поучения, продиктованные его служебными обязанностями, стоя в желтом свете уличного фонаря, прислонившись спиной к стене краснозема, в котором была прорезана дорога, раскрыла рот, еще более красный, чем краснозем, и закричала: пусть меняется время, пусть меняется общество, мы все равно будем это делать. Слово «мы» внушило агенту смутное беспокойство, точно небо над его головой на мгновение закрыла тень огромной птицы, но он тут же подумал, что это просто был ответ на его «вы», и спросил: даже если наша страна станет коммунистической, вы все равно будете заниматься проституцией? Девчонка, точно на устном экзамене, но к тому же еще вкладывая в свои слова весь пыл, на который была способна, закричала: и в коммунистической стране, и в любой другой мы будем и проституцией заниматься, и всем, чем угодно. Агент увидел, что по дороге на них несется человек пять вооруженных дубинками подростков из тех, кого девчонка назвала «мы». Понимая, что с ними не справится, агент решил, что уйти от нападающих ему удастся, только прихватив с собой одного из них: он выбрал самого щуплого и, как тот ни отбивался, как ни извивался, сообразив, что агент избрал его своей жертвой, надел мальчишке наручники, другой конец защелкнув на своем запястье. Но наседавшие со всех сторон подростки, изловчившись, ударили его сзади по голове, и он сразу же потерял сознание. Вскоре он пришел в себя и обнаружил, что лежит у груды щебня, а голова наполовину в ручье, протекавшем у подножья обрыва: еще чуть-чуть — и захлебнулся бы. Пришел он в себя и видит в полутьме, прямо у него под носом девчонка старательно моет руки. Ха-ха. Пистолет забрали, эти щенки, не в силах освободить товарища от наручников, советуются, не отрезать ли агенту руку. Вот гады. Он быстро вскочил, и волоча за собой мальчишку, с которым сковал себя наручниками, побежал в заболоченную низину, поросшую редкой травой; мальчишка, которому тоже пришлось бежать изо всех сил, вдруг посреди дороги повалился, но агент продолжал его волочить, и тот стал пытаться отрезать ножом руку уже не агенту, а себе. Да ему было и не дотянуться до руки агента. Но свою-то руку он и вправду мог отрезать. И тогда агент, поскольку за ними гнались, а мальчишка был тяжелый, ну, а главное, и в самом деле мог отрезать себе руку, решив, что все это плохо кончится, сам отстегнул наручники и убежал. Но еще долго юнцы, вопя, неслись за ним вслед. Вы не слышали их криков? Агент обнаружил, что голова и рука у него в крови — голова в своей крови, рука — в крови мальчишки.