Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи (книга 1)

Ваш покорный слуга

Клайв Ньюком.

Сэру Барнсу Ньюкому из Ньюкома, баронету, члену парламента, и прочее, прочее..."

- Какой же я болван! - восклицает полковник, и хотя слова его выражают сожаление, лицо выдает радость. - Мне и в голову не приходило, что малыш может ввязаться в это дело. Я показал ему письмо кузена так, мимоходом, думая развлечь его: последнее время он ходит чертовски подавленный из-за одной... неудачи, какие частенько приключаются в молодости. По-видимому, оп тут же пошел и отправил свой вызов. Я теперь припоминаю, что на следующее утро за завтраком он был необычайно возбужден. Так вы говорите, ваше превосходительство, что записочка эта пришлась баронету не по вкусу?

- Без сомненья. Я никогда не видал, чтобы человек проявил такое отчаянное малодушие. Сначала я было поздравил его, полагая, что вызов вашего сына должен его обрадовать: какой юноша в наши дни не мечтал о дуэли. Но я в нем ошибся, черт возьми! Он принялся рассказывать мне какую-то чертовщину, будто вы хотели сосватать сына с этой его дьявольски хорошенькой сестрицей, что выходит за молодого Фаринтоша, и пришли в ярость, когда дело провалилось, а теперь, мол, дуэль между членами семьи может бросить тень на мисс Ньюком; тут я возразил ему, что этого легко избежать, если имя барышни не будет упомянуто в споре. "Черт возьми, сэр Барнс, - говорю я, - помнится, этот юнец, когда был еще мальчишкой, швырнул вам в лицо стакан с вином. Вот мы и свалим все на это и скажем, что между вами давняя вражда". Он побелел, как полотно, и сказал, что за тот стакан вина ваш сын перед ним извинился.

- Да, - с грустью подтвердил полковник, - мальчик извинился перед ним за тот стакан кларета. Странное дело, но оба мы с первого взгляда невзлюбили этого Барнса.

- Так вот, Ньюком, - продолжал сэр Томас, но тут его горячая лошадь вдруг вскинулась и сделала курбет, давая возможность подбитому ватой служаке продемонстрировать всю свою прекрасную кавалерийскую сноровку. - Тише, старушка! Полегче, милая! Так вот, сэр, когда я понял, что этот малый идет на попятный, я и говорю ему: "Слушайте, сэр, коли я вам не нужен, черт побери, зачем вы ко мне обращались, черт побери! Еще вчера вы разглагольствовали в таком духе, словно готовы оторвать полковнику голову, а сегодня, когда его сын предлагает вам полное удовлетворение, черт побери, сэр, вы боитесь с ним встретиться? По-моему, вам лучше обратиться к полицейскому, - нянька, вот кто вам нужен, сэр Барнс Ньюком!" - С этими словами я сделал направо кругом и вышел из комнаты. А Барнс в тот же вечер укатил в Ньюком.

- Бедняге так же трудно выказать мужество, ваше превосходительство, как стать шести футов росту, - вполне миролюбиво заметил полковник.

- Так какого же черта этот мозгляк обращался ко мне? - вскричал его превосходительство генерал сэр Томас де Бутс громким и решительным голосом.

На этом старые кавалеристы расстались.

Когда полковник вернулся домой, в гостях у Клайва как раз находились господа Уорингтон и Пенденнис, и все трое сидели в мастерской молодого художника. Мы знали, как несчастен наш друг, и всеми силами старались развеселить и утешить его. Полковник вошел в комнату. Был пасмурный февральский день, в мастерской горел газ. Клайв сделал рисунок на сюжет наших любимых с Джорджем стихов; то были восхитительные строки из Вальтера Скотта:

Вокруг себя на брег морской

Он поглядел тогда,

И дернул он коня уздой:

Прости же навсегда,

мой друг!

Прости же навсегда!

Томас Ньюком погрозил пальцем Уорингтону и подошел взглянуть на картинку, а мы с Джорджем пропели дуэтом:

Прости же навсегда,

мой друг!

Прости же навсегда!

С рисунка наш честный старик перевел взгляд на художника и долго с невыразимой любовью смотрел на сына. Потом он положил руку Клайву на плечо и с улыбкой погладил его белокурые усы.

- Значит, Барнс так и не ответил на твое письмо? - спросил он с расстановкой.

Клайв рассмеялся, но его смех больше походил на рыдания.

- Милый, милый, добрый батюшка! - сказал он, сжав обе руки отца. Какой же вы у меня молодчина!..

Глаза мои застилал туман, так что я с трудом различал двух нежно обнявших друг друга мужчин.

^TГлава LIV^U

с трагическим концом

В ответ на вопрос, заданный ему отцом в прошлой главе, Клайв извлек из-за мольберта смятую бумажку, в которую теперь был завернут табак и которая некогда представляла собой ответное письмо сэра Барнса Ньюкома на любезное приглашенье его кузена.

Сэр Барнс Ньюком писал здесь, что, по его мнению, нет нужды обращаться к упомянутому другу в этом весьма неприятном и тягостном споре, в который вздумал вмешаться мистер Клайв; что причины, побудившие сэра Барнса закрыть глаза на постыдное и неджентльменское поведение полковника Ньюкома, равно касаются и мистера Клайва Ньюкома, как тому отлично известно; что если его, сэра Барнса, не перестанут оскорблять словесно и даже действием, он будет вынужден искать защиты у полиции; что он намеревается покинуть Лондон и, конечно, не отложит своего отъезда из-за нелепой выходки мистера Клайва Ньюкома; и что он не может больше вспоминать ни об этой гнусной истории, ни о человеке, с которым он, сэр Барнс Ньюком, старался жить в дружбе, но от которого со дней своей юности видел одни только обиды, недоброжелательство и неприязнь.

- Такого обидишь - врага наживешь, - заметил мистер Пенденнис. По-моему, он все еще не простил тебе тот стакан кларета, Клайв.

- Что ты, у нас более давняя вражда, - отвечал Клайв. - Однажды, когда я был совсем мальчишкой, Барнс решил поколотить меня, а я не дался. Ему, пожалуй, пришлось хуже, чем мне: я действовал руками и ногами, хоть это, конечно, было не по правилам.

- Да простит мне бог! - восклицает полковник. - Я всегда чувствовал в нем врага, и теперь мне даже как-то легче, что между нами открытая война. Я казался себе лицемером, пожимая ему руку и вкушая его хлеб-соль. Вот, вроде и хочешь ему верить, а душа восстает. Десять лет я старался побороть это чувство, считая его недостойным предубеждением, с которым необходимо справиться.

- Зачем же справляться с подобными чувствами? - возражает мистер Уорингтон. - Разве не должно нам негодовать против подлости и презирать низость? Из рассказов моего друга Пена и прочих дошедших до меня сведений я заключаю, что ваш почтенный племянник - подлец из подлецов. Благородство чуждо ему и недоступно его пониманию. Он унижает всякого, кто с ним общается, и если он мил с вами, значит, вы нужны ему для каких-то его неблаговидных планов. С тех пор, как я стал издали наблюдать за ним, он вызывает у меня неизменное изумление. Насколько же негодяй из плоти и крови страшнее тех, которых вы, романисты, рисуете в своих книгах, Пен! Этот человек совершает подлости по естественной потребности причинять зло, подобно тому, как клоп должен ползать, вонять и кусать кого-то. По-моему, Барнса не больше мучает совесть, чем какую-нибудь кошку, стянувшую баранью котлету. Когда вы снимаете шляпу перед сим молодым человеком, вы приветствуете в его лице Зло и воздаете почесть Ариману. Он соблазнил бедную девушку в родном городе - вполне для него естественный поступок.. Бросил ее с детьми - тоже в порядке вещей! Женился^ ради титула - да кто же ожидал от него чего-либо другого? Приглашает в дом лорда Хайгета - так ведь надо, чтобы тот держал деньги в его банке. Вы и не представляете себе, сэр, куда может доползти эта жадная гадина, если только по пути ее не придавит чей-нибудь каблук. Ведь дела сэра Барнса Ньюкома идут все лучше и лучше. Я ничуть не сомневаюсь в том, что он кончит дни крупным богачом и одним из виднейших пэров Англии. На могиле его поставят мраморный памятник, а в церкви прочтут трогательную проповедь. У вас в семье, Клайв, имеется священник - вот он ее и сочинит. Я с почтением оброню слезу на могиле барона Ньюкома, виконта Ньюкома или даже графа Ньюкома, а покинутые малютки, переправленные к тому времени своими благодарными соотечественниками в Новый Южный Уэльс, будут с гордостью говорить другим каторжникам: "Да, этот граф наш почтенный папаша!"