От моря до моря

[* См. Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем. Т. 4. Письма. М., 1976, с. 139.]

На каждую из увиденных им стран Киплинг смотрит в плане перспективы, дальнейшего движения. Это здоровое зерно его "здорового" империализма наиболее динамичного в то время способа развития, но здесь нельзя не заметить и внутренней двойственности. Считая пагубным одностороннее потребительское хищничество, с которым он на каждом шагу сталкивается в действиях своих соотечественников, симпатизируя местной деловитости и развитию, Киплинг в то же время не приемлет вполне логики этого развития. Тоскливое ощущение, что рано или поздно все же каждую страну придется предоставить ее собственной судьбе, не покидает Киплинга в итоге каждого из посещений. Одним словом, пусть страна развивается, но как бы не развилась она чересчур сильно!

У Киплинга, например, в отношении той же Японии проскальзывают ноты консервативного утопизма, по логике которого каждую страну хорошо бы и несколько развить, и несколько подморозить, оставить в состоянии приятной для стороннего взгляда живописной патриархальности.

С особыми чувствами Киплинг подходил к американским берегам. Между прочим, отметим: когда он высаживался в порту Сан-Франциско, где-то здесь подрабатывал крепкий парень, будущий его читатель и отчасти последователь, хорошо нам знакомый Джек Лондон. Упомянем и такой факт, ускользнувший от внимания биографов Киплинга, однако сохранившийся в литературной хронике Сан-Франциско: Киплинг предложил местному журналу свой роман "Свет погас" и - рукопись не была принята. Надо отметить, что тот же роман, неоднократно переработанный, не имел особенного успеха и в Англии: большая форма вообще не давалась Киплингу, оставшемуся признанным мастером рассказа. Как считают летописцы литературного Сан-Франциско, этот отказ сказался на состоянии духа писателя и на его общем впечатлении от города. Но прежде всего, конечно, надо учесть, что, принимаясь писать об Америке, Маленький Пилигрим следовал уже достаточно большой, сложившейся английской традиции, в основном критической, подчас, можно даже сказать, высокомерно-критической. Паломники из Старого Света приезжали в Новый, чтобы посмотреть да посравнивать, и почти неизменно делали вывод, что дома как-то уютнее, спокойнее, порядка больше[*]. А что сообщит соотечественникам Маленький Пилигрим? Когда он удивляется тому, что к нему пристают с расспросами незнакомые люди, что в гостинице служащий, вместо того чтобы заниматься им, гостем, занимается собой, во всех этих случаях Киплинг как бы ставит и свою подпись подо всем тем, что описал еще посетивший Америку Диккенс, а следом за ним целый ряд литературных, дипломатических, военных и религиозных путешественников. А капитан Фредерик Марриет, известный писатель, критиковал даже рабовладельческую систему, но как критиковал? С точки зрения собственной выгоды, вернее, той выгоды, которой он лишился вместе с отпадением американских колоний, а был он с материнской стороны, уходившей в Америку, потомком владельцев обширных плантаций. Ему просто обидно было видеть, что те же плантации принадлежат другим. Но в этом пункте Маленький Пилигрим своей подписи как раз не ставит. Вернее, он ставит подпись под мнением самих американцев, тех американцев, которые гораздо честнее и серьезнее критиковали рабство, и не только критиковали, но и боролись с ним до отмены. Для Киплинга, судя по некоторым его замечаниям, этот вопрос тоже решен раз и навсегда, хотя вместе с тем он ясно видит нерешенность острейших расовых проблем. С умением, достойным опытного и зоркого репортера, намеренно сохраняя репортерски-наблюдательскую позицию и не вмешиваясь, не углубляясь, Киплинг фиксирует развертывающиеся возле него внутриамериканские споры, обличающие коррупцию, бесцеремонное вмешательство бизнеса в политику, непринципиальность партийных разногласий между республиканцами и демократами, которые любыми средствами добиваются влияния и власти. В то же время Маленький Пилигрим показывает себя убежденным сторонником технических завоеваний американцев. В отличие от многих путешественников, роптавших на неустроенность заокеанских железных дорог, Киплинг спокойно переносит и пыль, и дым, и копоть; его даже не особенно страшит, что может развалиться мост, по которому идет поезд. Тут сказывается Киплинг, который первым в литературе живописал паровоз, словно живое существо, который одним из первых приобрел автомобиль, хотя и не смог с ним самостоятельно справиться. Читая американские страницы книги Киплинга, нельзя вместе с тем не учитывать и довольно скоро совершившейся перемены в его мнениях, в частности о прямолинейной, доходящей до грубости простоте нравов. Дело в том, что через несколько лет, после женитьбы на американке, Киплинг сам решит обосноваться на восточном побережье Америки, в штате Вермонт. Тут Киплинг попал в положение несколько парадоксальное, потому что вел себя чересчур просто, на взгляд самих американцев, жителей восточного побережья, державшихся пуританских традиций. Они не могли понять, как уважающий себя джентльмен разъезжает по всей округе на велосипеде, вместо того чтобы пользоваться коляской, и хорошо бы с кучером. Каково же было удивление тех соседей, которые попадали к этому чудаку в дом и обнаруживали там совершенную чопорность, включавшую, например, специальное переодевание к обеду.

[* О том, насколько распространенным и устойчивым, достаточно европейски общим было это впечатление, говорят и путевые заметки русского путешественника той же эпохи. См. Огородников П. От Нью-Йорка до Сан-Франциско и обратно в Россию. СПб., 1872. Эта книга была хорошо известна Достоевскому, который опирался на нее в некоторых своих выводах относительно буржуазной демократии.]

Гораздо более глубокий парадокс киплинговской судьбы открывается в том факте, что "железный Редьярд", считавшийся несгибаемым патриотом, фактически был человеком без родины. Отправляясь в описанное здесь дальнее путешествие, он навсегда покидал Индию, потому что, за исключением одного очень короткого визита, он в этой стране больше не был. И не только не был, но и уклонялся от приглашений приехать, считая, видимо, все связи порванными. Его американский опыт, начавшийся в целом удачно и даже счастливо, оборвался трагически - смертью маленькой дочери и дошедшей до суда ссорой с родственниками жены.