Одинокий мужчина

— Доброе утро!

Три секретарши, каждая по-своему очаровательная актриса, без тени сомнения узнают вошедшего человека и желают ему «Доброго утра». (Слегка смахивает на тест верности главной американской догме: утру надлежит быть добрым. Вопреки русским и ракетам, болезням и горестям. Но мы же знаем, что русские и горести не вполне реальны, правда? Если о них не думать, они исчезнут. Так что утро легко сделать добрым. Ну ладно, оно и есть доброе).

У каждого преподавателя кафедры английского языка есть своя, вечно забитая бумагами ячейка на кафедре. Что за одержимость бумаготворчеством! Извещение о каждом маловажном собрании по любому пустяковому вопросу надлежит напечатать и размножить сотнями копий. Всех обо всем извещают. Джордж просматривает свою пачку бумаг и отправляет все скопом в мусорный бак, за исключением старательно продырявленной ЭВМ перфокарты личного учета некоего бедняги студента. Все верно, это его карта. Но предположим, вместо того, чтобы подписать ее и вернуть в Личный отдел, Джордж ее просто порвет? Студент в тот же миг испарится, по крайней мере для Сан-Томас колледжа. Юридически он исчезнет, посему для его возрождения потребуется целый ряд хитрых манипуляций, начиная с заполнения уймы разных форм в трех нотариально заверенных экземплярах, кончая обработкой их неким устройством ЭВМ.

Джордж подписывает таки карту, удерживая ее на весу двумя пальцами. Он брезгует этими руническими знаками идиотской, но реально опасной магии мыслящих электронно-машинных божеств, адептов культа собственной непогрешимости: мы не ошибаемся. Когда же ошибаются, что случается часто, ошибка узаконивается и становится не-ошибкой… Держа карту за самый уголок, Джордж передает ее одной из секретарш, которая проследит за возвращением документа в Личный отдел. На столе перед девушкой лежит пилка для ногтей. Джордж берет ее со словами:

— Интересно, заметит ли наш старичок-робот разницу? — Делая вид, что проделывает в карте лишнее отверстие.

Девушка пытается засмеяться, пряча мимолетный испуг. Джордж бормочет под нос проклятие.

Вполне довольный собой, он покидает здание кафедры, направляясь в кафетерий.

Сперва он должен пересечь образованное корпусом Искусств, гимназией, корпусом Наук и Административным корпусом открытое пространство в центре кампуса, недавно засеянное травкой и засаженное милыми деревцами, обещающими через несколько лет стать пушисто-тенистыми — то есть к тому моменту, когда тут опять все начнут перестраивать. В воздухе ощутим привкус смога, на жеманном новоязе именуемого раздражителем глаз. Горная гряда Сан-Габриэл добавляет колледжу Сан-Томас шарму высокогорного учреждения, хотя до Анд ей далеко. Горы редко удается рассмотреть как следует; и сейчас они тонут в болезненно-желтой дымке испарений большого города, раскинувшегося у подножья.

А наперерез и мимо, поперек и навстречу Джорджу течет людской материал обоего полу, взращиваемый неустанно в этом заведении. Доставляемый серыми конвейерами автострад поток надлежит обработать, упаковать и разместить на рынке: японцы, мексиканцы, негры, евреи, китайцы, латиняне юга Европы, славяне и скандинавы; темные головы заметно доминируют над светлыми. По велению расписания спешат, на ходу флиртуют, на ходу спорят, на ходу под нос бормочут лекции — все с книгами, все крайне озабочены.

Зачем, для чего они здесь? Официально: готовятся к жизни, что означает иметь работу и уверенность, чтобы растить детей и готовить их к жизни, чтобы они смогли обрести работу и уверенность, чтобы… Но вопреки профессиональным советам и брошюрам, убеждающим, что деньги делаются там, где можно применить солидное техническое образование — в фармакологии, бухгалтерии, или в дающей широчайшие возможности электронике — невероятно, но и сейчас многие из них упорно пытаются писать поэмы, романы, пьесы! Отупевшие от недосыпа, они что-то карябают в промежутках между уроками, подработкой и семейными заботами. В головах у них роятся сонмы слов, пока они трут швабрами пол, сортируют почту, дают малышу бутылочку, жарят гамбургеры. Но на каторжном продвижении к должному их окрыляет мечта о возможном, придавая силы жить, верить, и может, однажды испытать — что?

Чудо! «Одно лето в аду», «Путешествие на край ночи», «Семь столпов мудрости», «Ясный Свет Пустоты»… Создаст ли кто-нибудь подобное? О да, конечно. Один, как минимум. Максимум два, или три из тысячи страждущих душ.

В гуще этого потока у Джорджа голова идет кругом. Господи, что их ждет? Какие у них шансы? Стоит ли крикнуть им во все горло, прямо сейчас, что это безнадежно?

Но Джордж знает, он не сможет. Потому что, вопреки самому себе, самым абсурдным и неподходящим образом, он есть представитель надежды. Нет, не притворной надежды. Джордж подобен уличному торговцу, предлагающему прохожим бриллиант за горсть медяков. Но лишь особые, лишь избранные способны поверить, что камень настоящий. Спешащая масса и не подумает остановиться.

У входа в кафетерий объявления студенческих мероприятий: «Вечер Скво», «Пикник Золотого руна», «Концерт группы „Фогкаттерс“, „Сбор граждан города“ и футбольный матч против „Ланд Парк Соссер Клаб“. Подобные плакаты мало впечатляют дикий люд Сан-Томаса, клюют на такое лишь отдельные горячие энтузиасты. У большинства ребят нет стадного чувства, хотя в особых случаях они готовы вливаться в ряды. А что их реально связывает, так это сроки, вроде необходимости сдать задание, срок по которому истек три дня назад. Если Джорджу случалось подслушать их разговоры, в них обычно обсуждалось, что не сдано, что профессор потребует, а что можно пропустить — и не попасться.

Кафетерий битком набит. Джордж осматривается в дверях. Находясь на службе, он, как член преподавательского состава при исполнении, не желает терять ни минуты своего времени. Он идет между столов с улыбочкой ватт на сорок, готовый вспыхнуть на все сто пятьдесят, как только кто-нибудь напросится.

К счастью, он замечает, что из-за стола поднимается Расс Дрейер. Определенно, он его высматривал. Дрейер со временем привык опекать Джорджа, можно сказать, стал его адъютантом и личной охраной. Это худой, в очках без оправы узколицый парень со стрижкой ежиком. На нем гавайская рубашка с намеком на спортивность — но это максимум вольности в одежде, какой он себе здесь позволяет. В расстегнутом вороте видна как всегда хирургически чистая рубашка нижняя. Он отличник, и его европейский двойник был бы занудой и слабаком, но Дрейер наделен прочностью бывшего морпеха и даже своеобразным чувством юмора. Как-то он пересказал Джорджу характерный вечер в компании с другом Томом Кугельманом и их женами. „Мы с Томом проспорили о 'Поминках по Финнегану' до конца ужина. Нашим женам надоело нас слушать, и они ушли в кино. Мы помыли посуду, было уже около десяти, но ни один из нас не считал себя побежденным. Тогда мы взяли по холодному пиву и пошли во двор, где Том сооружает навес, стоящий пока без крыши. Том и предложил завершить наш спор, на счет подтягиваясь на дверной перекладине. Здесь я его и уделал, тринадцать к одиннадцати“.

Джордж был очарован этой историей — в классически греческом духе, если так можно выразиться.

— Доброе утро, Расс.

— Доброе утро, Сэр.

Не разница в возрасте диктует Дрейеру обращение „Сэр“. Как только исчезнет необходимость в школьной полувоенной субординации, он без смущения станет звать его „Джордж“, или даже „Джо“.

Вместе они идут к кофейному автомату, наполняют кружки, берут пончики со стойки, но на повороте к кассе Дрейер с мелочью наготове обгоняет Джорджа.

— Нет, позвольте мне, Сэр.

— Всегда вы платите.

Дрейер ухмыляется.

— Я отправил Маринетту работать, так что мы при деньгах.

— Ей предложили преподавать?

— Случайно место подвернулось. Конечно, временно. Одна закавыка — ей придется вставать на час раньше.

— И вы сами готовите себе завтрак?

— А, справлюсь, пока она не устроится поближе. Или не забеременеет.

Видно, он наслаждается таким мужским разговором с Джорджем.