Избранное

— Без них нам будет легче дышать, — ответил мужчина, нежно гладя ее по щеке. — Если же придется трудно, тебе найдется место в этом доме.

Ясмина немного воспрянула духом:

— Если бы мне предложили поселиться в Большом доме, но без тебя, я бы не согласилась.

— Ты преданная девушка!

Ясмину задело слово «преданная», и вновь ею овладело беспокойство. Уж не издевается ли над ней этот человек?

Времени для разговоров не было, и она поднялась, чтобы идти. Бейюми проводил ее до задней калитки сада. Она отправилась в дом Керима, где ее уже ждали муж и его друзья. Сев рядом с Рифаа, Ясмина сказала:

— За нашим домом следят. Хорошо, что твоя мать оставила зажженным фонарь на окне. Бежать лучше всего на заре.

Заки, заметив, как печален Рифаа, промолвил:

— Ему тяжело покидать улицу. Но разве в других местах мало больных? Они ведь тоже нуждаются в исцелении.

— Когда болезнь затягивается, требуется больше лекарств, — заметил на это Рифаа.

С состраданием глядя на мужа, Ясмина думала о том, что убить его — значит совершить преступление. Сейчас она страстно желала обнаружить в нем хоть один недостаток, за который он заслуживал бы кары. И тут же вспоминала, что Рифаа единственный в мире человек, который был к ней добр, а наградой за доброту ему будет смерть. Одновременно она проклинала себя за эти мысли и твердила себе, что добро должен делать тот, к кому жизнь была добра. Она заметила, что Рифаа смотрит на нее, и сказала:

— Жизнь твоя дороже нашей проклятой улицы! Рифаа, улыбаясь, возразил:

— Это говорит твой язык, а в глазах твоих я вижу печаль. Ясмина вздрогнула. Горе мне, подумала она, если он способен читать мысли так же, как способен изгонять ифритов. И постаралась успокоить его.

— Это не печаль, а страх за тебя.

Тут Керим поднялся и вышел из комнаты, чтобы приготовить друзьям вечернюю трапезу. Через некоторое время он вернулся, неся таблийю. Все уселись вокруг нее. Ужин состоял из хлеба с сыром, простокваши, огурцов, редиски и кувшина пива. Керим разлил пиво по стаканам со словами:

— Этой ночью нам необходимо согреться и взбодриться. Все выпили, а Рифаа сказал:

— Алкоголь возбуждает ифритов, но придает бодрость тому, кто освободился от своего ифрита.

Он бросил взгляд на Ясмину, и она, поняв значение этого взгляда, откликнулась:

— Завтра ты освободишь меня от моего ифрита, если Аллаху будет угодно сохранить нам жизнь.

Лицо Рифаа засияло от радости, а друзья, поздравив его, снова принялись за еду. Их руки, разламывавшие лепешки, соприкасались поверх блюд с едой. Казалось, они забыли о подстерегавшей их смерти. Вдруг Рифаа заговорил:

— Владелец поместья желал, чтобы потомки его были подобны ему. Но они уподобились ифритам: они глупы, а он не любит глупцов. Так он мне сказал.

Керим с сожалением покачал головой, проглотил кусок и сказал:

— Если бы у меня была хоть частица его силы, все было бы именно так, как он желал.

— Если бы, если бы… Какой толк в этих «если бы». Надо действовать! горячо убеждал Али.

Рифаа тоже возвысил голос:

— Мы сделали немало. Мы беспощадно боролись с ифритами, и каждый раз, как мы изгоняли ифрита, его место занимала любовь. И все это мы делали бескорыстно.

— Если бы нам позволили продолжить наше дело, — печально произнес Заки, — наша улица наполнилась бы здоровьем, любовью и миром.

— А я удивлен, — протестующе воскликнул Али, — зачем мы решили бежать, когда у нас здесь столько друзей!

— Если ты еще не окончательно избавился от своего ифрита, — ответил на это Рифаа, — то не забывай, что наша цель — исцеление, а не убийство. Человеку лучше быть убитым, чем убивать. — Обернувшись к Ясмине, он вдруг спросил: — А ты почему ничего не ешь и не слушаешь?

Сердце Ясмины сжалось от страха, но она поборола его и сказала:

— Я удивляюсь вам, как можете вы так весело беседовать, словно находитесь на свадьбе!

— Завтра, когда ты освободишься от своего ифрита, и тебе станет весело.

Оглядев лица друзей, Рифаа продолжал:

— Некоторые из вас стыдятся быть миролюбивыми, ведь мы дети улицы, на которой уважают только силу. Но сила не только в том, чтобы держать людей в страхе. Бороться с ифритами во много раз труднее, чем нападать на слабых или состязаться в силе с футуввами.

— А награда за нашу доброту, — горько заметил Али, — тяжкое положение, в котором мы сегодня находимся.

— Борьба закончится совсем не так, как они предполагают, ведь мы гораздо сильнее, чем они думают. Мы перенесли борьбу с одной арены на другую. И здесь требуется больше мужества и силы, — уверенно заявил Рифаа.

Они продолжали ужин, обдумывая услышанное. Рифаа казался друзьям настолько же спокойным и уверенным в себе, насколько он выглядел хрупким и скромным. В минуту общего молчания до них донесся голос поэта из ближайшей кофейни. Поэт рассказывал: «Однажды пополудни усталый Адхам присел отдохнуть на улице аль-Ватавит и задремал. Его разбудил шум, и, открыв глаза, он увидел, как мальчишки разворовывают его тележку. Он угрожающе поднялся. Один из мальчишек заметил это и предупреждающе свистнул, толкнув тележку так, чтобы помешать Адхаму погнаться за ними. С тележки посыпались огурцы, а мальчишки, словно саранча, бросились врассыпную. Адхам сильно рассердился, и грубое ругательство сорвалось с его уст. Он принялся подбирать испачканные в грязи огурцы. Гнев, не находивший выхода, все возрастал, и Адхам обратил горячую речь в сторону Большого дома: «Почему гнев твой немилосерден и жесток, как испепеляющий огонь? Почему собственная гордость дороже тебе родных сыновей? Как можешь ты наслаждаться спокойствием, зная, что нас топчут ногами, словно букашек? О могущественный, знакомы ли в твоем Большом доме прощение, мягкость, великодушие?!» С этими словами он ухватился за ручки тележки и стал толкать ее, удаляясь от проклятой улицы. Вдруг он услышал насмешливый голос: «Почем огурчики, дядя?» И увидел перед собой Идриса».

Неожиданно рассказ поэта заглушил истошный женский крик: «Люди добрые, ребенок пропал!»

59.

Время шло, друзья продолжали беседовать, а Ясмину не оставляла мучительная тревога. Хусейну пришло в голову взглянуть, что делается на улице, но Керим удержал его, опасаясь, что его могут заметить и заподозрить неладное. Заки очень хотелось узнать, напали ли футуввы на дом Рифаа. А Рифаа успокаивал его тем, что с улицы не доносилось ничего, кроме звуков ребаба да криков мальчишек. Улица жила обычной жизнью, и ничто не предвещало того, что замышляется преступление. У Ясмины голова шла кругом от тревожных дум, и она вдруг испугалась, что глаза могут ее выдать. Ей было уже все равно, чем кончится дело, лишь бы прекратилась эта мука. Ей хотелось напиться до потери памяти и не видеть ничего вокруг. И еще она думала о том, что она не первая и не последняя женщина в жизни Бейюми и что вокруг мусорных куч всегда собираются бездомные собаки. Главное, чтобы скорее окончилось это мучение, неважно, каким образом. Постепенно шум улицы затих, смолкли голоса торговцев и мальчишек. Сейчас были слышны лишь звуки ребаба. Внезапно Ясмину охватила ненависть к этим людям, которые явились причиной ее мучений.

— Может быть, приготовить кальян? — спросил Керим. Но Рифаа решительно возразил:

— У нас должны быть ясные головы!

— Я подумал, что за трубкой легче скоротать время.

— Ты боишься больше, чем следует.

— По–моему, нет причин для страха, — попытался оправдаться Керим.

Пока и вправду все было спокойно, никто не напал на дом Рифаа. После полуночи смолкли и ребабы, поэты разошлись по домам. Было слышно, как хлопают закрывающиеся двери, как переговариваются запоздавшие прохожие, их смех и кашель. Наконец все окончательно стихло. Ожидание длилось до тех пор, пока не прокричал первый петух. Заки поднялся, выглянул в окно и сказал друзьям:

— На улице тихо и пусто, как в день изгнания Идриса.

— Пора в путь! — заметил Керим.

Ясмину снова охватил страх. Что будет с ней, если Бейюми опоздает или передумает? Друзья между тем поднялись, в руках у каждого было по узлу.