Vis Vitalis

13 Он устал от копания в себе, зашел в павильон, купил мороженое. Способность убежать от собственных вопросов, послать все к черту, иногда спасала его. Его жизнь стояла на ощущениях. "Хорошо Штейну, он думал - ему естественно связывать свое существование с разбеганием галактик, с первыми трепыханиями живых существ, он родился в ясный день, вырос среди великих идей, насмешливым умом привык примирять противоречия и крайности. А мне свет дался нелегко... Еще бы, впервые осознать себя в таких драматических обстоятельствах - застрявшим в узком и душном пространстве, к тому же ногами вперед... нелегкая травма для начинающей психики... Свет маячил недостижимой целью, и от него, семимесячного плода, мало что зависело, а все - от той, в которой он так глупо застрял. Наконец, на воле его встречает хлесткий удар по заднице, он грубо схвачен за ноги, поднят вверх головой... - Ты удивительно примитивен, просто извозчик, - говаривала Фаина, а еще мечтаешь о высоких материях. Откуда в тебе и то, и другое?.. И была права - единства в нем не было. Сам же он не замечал противоречий, пока не сталкивался с действительностью, предъявляющей ему результат. "Вот твой результат - Фаина и наука!" Результат всегда почему-то недостоин нас... Отмахнувшись от мыслей, он бросился на тройную порцию мороженого, и постепенно успокаивался. 14 Покончив с мороженым, он бросил взгляд на прилавок - и застыл. Перед ним лежало замечательное пирожное, он помнил его вкус с детства. Круглая трехслойная башенка с коричневой головкой. Он тут же купил два, и начал с того, что поменьше. Осторожно облупил шоколадную головку, потом разъял пирожное на половинки и приступил к верхней ноздреватой нежной массе, запивая каждый кусочек прохладным несладким чаем... Съев верхнюю часть, он вздохнул, но не огорчился нижняя половина была перед ним, и главней - с кремом. Он облизал крем, не повреждая основания, и тогда уж решительно взял последний рубеж. И огляделся. Мир показался ему теперь не таким уж мрачным, в нем было много такого, с чем можно согласиться. К тому же, есть еще второе пирожное. Светит солнце, впереди жизнь, она зависит от мороженого и многих других простых вещей, которые неистребимы. 15 Успокоившись, уже с другими чувствами, он шел обратно: быстро - по ивовой аллее, не доверяя искренности мальчика, что стоял здесь когда-то... замедлил шаги в тени каштанов, где казался самому себе честней... остановился перед прудом. На скамейках сидели чинные пожилые дамы в шляпках. Никто не валялся на траве, не пил, не матерился, не лез со своей подноготной, не требовал уважения и любви. Теперь Марк все это мог оценить по достоинству. И в то же время знакомая с детства скука витала над тихими водами, садами и лугами. Он шел мимо домиков, освещенных заходящим солнцем, видел, с каким вниманием и любовью люди устраивают себе жизнь... и какой тоской веет от этих ухоженных жилищ... "Мне тяжело здесь, - он сказал себе, - не нужны мечтатели, неудачники там, где человек ставит себе цель, как бутылку на стол - чтобы дотянуться. Здесь ты окончательно зачахнешь... или откроется в тебе густая гадость; ведь если отнять твои мечты, то останется только гадость - к обычной жизни нет интереса, ни за что не держишься, ничто не дорого..." 16 Он шел мимо ограды, за которой провинциальный дворец, теперь музей, и что-то заставило его пройти по длинной дорожке мимо чахлых фонтанов к высоким дверям, войти в холодный темный вестибюль. Музеи вызывали в нем чувства нетерпения и неудобства: признаться самому себе, что скучно, было стыдно - ведь культура... а сказать, что интересно, не позволяла честность. Праздно шататься по улицам, разглядывая лица, витрины, лужи, было ему куда интересней, чем смотреть картины. По кривой скрипучей лестнице он поднялся на второй этаж, вошел в зал, большие окна ослепили его. В один ряд висели крепкие ремесленные работы, в которых все добротно, начиная от досок, пропитанных морской солью и кончая темными лакированными рамами. Старинный мастер, из местных, но долго скитался по Европе. Работы были полны внутреннего достоинства, в них не было рейсдалевского чувства и рембрандтовских высот, но собственные достижения были. Марк вглядывался в пожелтевшие лица, ему понравился цвет слоновой кости, и та плотность, ощущение руками вылепленной вещи, которое давали белила, лежащие под прозрачными цветными слоями, техника старых мастеров. Не поняв своих ощущений, он отошел, поднялся на третий, где расположился двадцатый век. Тут его сразу оттолкнули усердные последователи Дали, сухие и холодные подражания немецкому экспрессионизму, он прошел мимо псевдоУтрилло, который вызывающей красотой затмевал работы мастера, скромные и искренние... остановился на миг перед полотном якобы Ренуара, шибающим жестким анилиновым цветом... Ради этого жить, отдать все, как Ван Гог, о котором он читал?.. Он мог восторгаться мужеством одиночек, бунтарским духом, это было у него в крови - но ради истины, как, скажем, Бруно, или Галилей! А здесь... как понять, что хорошо, что плохо, на что опереться? Одни пристрастия, прихоти, симпатии, влечения, вкусы... Что может остаться от такого своеволия?.. "Остается, - он вынужден был признать, вспомнив желтоватые лики, выплывающие из темноты старого лака. - А парень в берете?.. Удивительно цвет подобран, какое-то отчаяние в этом цвете, будто голос издалека. Живет пятьсот лет... Что от твоей науки останется?..

Он усилием воли вернул свои мысли к проблеме, которая когда-то волновала его - какие-то дырки в стенках клеток, в них пробки из белка... Нет, даже напоминание о том, что относится к знанию, раздражало его. 17 Вспомнив о времени, он быстро пошел мимо пруда, обратно к трамвайной остановке, к повороту, где старенький вагон со скрипом мучился на кривых рельсах, кое-как развернулся, и стал. Марк поднялся на площадку. Путь лежал вдоль берега моря, мимо заборов, складов, свалок, слабых огней... Марк, один в вагоне, смотрел, как, мигая, уходят назад огоньки... Когда-нибудь наука охватит всю жизнь, поймет и его тоску об уходящих окнах, и эту блажь - свечение лиц из темных рам... Но в нем не было той уверенности, что раньше: он не спорил с молекулами, и ничего другого предложить не мог, да и не хотел, просто далекая перспектива перестала его радовать. В очень узком, в три окна домике он отпер наружную дверь, ощупью нашел вторую, толкнул, она со скрипом отворилась. Здесь ему жить несколько дней, смотреть в высокое окно на прямоугольные камни, вбитые в землю, на соседний такой же домик... Впустую! Он напрасно тратит время!