Золотая пучина

Каждый вечер перед Ванюшкой вставал вопрос, куда истратить рубль, данный отцом на сегодня. Пил лимонад, ел мороженое, покупал разноцветные резиновые комочки с деревянными мундштуками. Подуешь в мундштук — комочек превратится в прозрачную чертячью голову с рожками. Вынешь мундштук изо рта, и чертик закричит, жалобно, как ребенок: «Уйди… уйди…»

Ванюшка не жалел денег, и все же ни разу не мог истратить весь рубль.

Вчера в городском саду увидел, как запускали в темное звездное небо воздушный шар-монгольфьер. Он поднялся над соснами, освещенный разноцветными фонарями, под громкие крики ура. Огромный светящийся шар, утащивший в темное небо клетку с визжащей собакой.

Ванюшка приседал, кричал громче всех:

— Собака летит, собака летит! Такого дива, поди, и новосел не видал!

Сегодня забрался в «Иллюзион» и, замерев на скамье, раскрыв от удивления рот, смотрел, как на белой, гладкой стене, невесть откуда, появился сначала мужик, потом баба. Они бегали по комнате. Потом мужик бил бабу метлой, а народ хохотал.

— Так её, так её, шкуру! Не путайся с соседскими мужиками!

Ванюшка тоже кричал, гоготал, ревел от восторга, видя, как толстая баба, подобрав широкую юбку, пустилась наутек, а мужик бежал следом и подбадривал её метлой пониже спины.

— Кр-р-расота!

Выбравшись из «Иллюзиона», Ванюшка залпом выпил два стакана холодного лимонада. Обошел вокруг «Иллюзиона» и всё прислушивался, всё вглядывался в дощатые стены.

— Отколь на стене люди берутся? Чудеса! И тут увидел знакомую «барыню». Ту самую, что встречалась ему у ворот постоялого. Она была такая же красивая! Белая шляпка сдвинута набок. Красная кофта в обтяжку.

За эти дни понял Ванюшка, что в городе проводник так же нужен, как в тайге и в горах. А барыня ведь сама обещала Ванюшке научить его. Только тогда двугривенного не было. А сейчас целый рубль в кармане.

Ванюшка побежал за ней. «Барыня» спустилась по лестнице, ведущей в подвал. Через тускло освещенные окна доносились задорные звуки скрипки.

— Чего встал, как статуй? — Кто-то сильно толкнул Ванюшку в спину. — Иди, говорю, не стой.

Ванюшка сбежал по скользким ступеням. С разбегу ударился в дверь. Дверь со скрипом распахнулась.

Новосел в Рогачёве рассказывал о городе образно, смачно. Ванюшка ясно представлял с его слов полутемный подвал. Сводчатый потолок. Ряды столиков возле стен. Лампа под потолком светит ярко, но не может разогнать полумрака. Слышатся звуки скрипки. У женщин, сидящих за столиками, обнажённые плечи и в руках папироски.

Тут обычно новосел начинал причмокивать, потирал руки, втягивал голову в плечи, улыбался и умолкал.

Недомолвки больше всего волновали Ванюшку. ещё в детстве он слыхал побасенку, как сват рассказывал свату про именинный пирог, которым его угощала кума. Про нижнюю корочку рассказал, про верхнюю, а как дошел до начинки, так и замолчал, а на глаза слеза набежала.

— Ну, ну, — торопит сват. — Про начинку-то расскажи. Она в пироге самое главное.

А рассказчик все чмокает губы рукавом утирает.

Так и новосел про «корочки» охотно рассказывал, а доходил до «начинки» и умолкал.

И вот Ванюшка в сводчатом полутёмном подвале. Ряды столиков, женщины с папиросками. Все точно так, как рассказывал новосел. И лампы не могут разогнать полумрака.

«Барыня» сидела в углу одна, подперев ладонями подбородок. Увидя Ванюшку, заулыбалась. Встала из-за столба и, подбоченясь, качая бедрами, подошла к нему.

— Красавчик! Пивком угостишь?

— Господи! Сколь хошь! У меня нонче де-ене-ег… Вы, видать, сразу меня признали? Я вас всю неделю искал.

Женщина пыталась вспомнить его и не могла. «Разве всех упомнишь», но улыбнулась, потрепав Ванюшкины волосы.

— Как же, сразу признала. Увидела и сердце забилось. Вот только зовут как — не вспомню.

— Ванюшкой.

— А меня Марусей, — и опять погладила Ванюшкины волосы. На этот раз от души. Не приласкала, а приласкалась к Ванюшкиной молодости, к его восхищенному взору. — Эх, Ваня, Ваня, красавчик ты мой.

Подошел официант в замасленном фартуке. Ванюшка бросил ему серебряный рубль, а Маруся сказала:

— Шесть пива. Гороху моченого. Да пиво подкрепи хорошенько.

— Знаю, поди. Не учи.

Маруся забросила ногу на ногу. Ловко, двумя пальцами, поддернула юбку, обнажилось колено, обтянутое ажурным фиолетовым чулком.

Ванюшка отвернулся. Зазорно при народе-то. Хоть в Рогачёве и не такое видел. Там издавна повелось: есть у девки жених — к ней не суйся. Встретишь на улице, лучше обойди её стороной. Нет жениха — бесприданница, или ворота ей мазали, или какая другая причина — значит «ничейная» девка. Ничейных девок в Рогачёве десятки.

В субботние вечера парни слоняются возле изб, где есть «ничейные» девки. Песни поют. Ждут терпеливо. Девка в баню и сразу за ней два-три парня. Засядут в конопле возле бани и ждут, когда она вымоется и выйдет в предбанник одеваться. А предбанники в деревне такие: между жердями воробей пролетит.

Все на селе знают про эти «смотрины». И «ничейные» девки знают. Поэтому некоторые из них одеваются в бане к великой досаде парней. Но есть девки с хитрецой: может, хоть так бобыля какого прельстить удастся.

И Ванюшка сколько раз пробирался на такие «смотрины». Но там вроде как неписаный закон, вроде обычай.

— Красавчик, угости папироской.

Несколько дней ждал этих слов Ванюшка. Несколько дней носил в кармане нераспечатанную пачку папирос. С радостью положил её перед «барыней». Она затянулась жадно, на белом мундштуке папиросы остался ярко-красный след.

— Из вас кровь бежит, — в испуге крикнул Ванюшка. Маруся посмотрела на папироску, рассмеялась.

— Салажонок…

Ванюшка ощутил смутную неприязнь к «барыне», почувствовал какой-то обман и был очень доволен, когда подошёл официант и поставил на стол бутылки с пивом. Ванюшка налил себе стакан. Глотнул и закашлялся.

— Хуже полыни. — Отставил стакан.

Маруся пила жадно, не отрываясь. Выпила второй стакан. Бросила в рот несколько горошин с блюдца и налила себе третий.

Глаза у неё затуманились. Она смотрела куда-то мимо Ванюшки. Продолжала пить. Молчал и Ванюшка. Робел. И в то же время росло в нем ожидание того тайнственного, что должно случиться сегодня. Ванюшка осторожно тронул Марусю за руку. Спросил:

— Вы здесь часто бываете?

— Почитай, каждый вечер.

— Ну? А я первый раз. Я сам-то из Рогачёва. Может, слыхали?

— Рогачёво? — «Барыня» отрезвела сразу. Схватила Ванюшку за руку. — А Притаежное знаешь?

— От нас сорок вёрст.

— Оттуда я родом. Из Притаежного.

— Побожись.

— Вот те крест!

«Барыня из Притаежного?»— Ванюшке не верилось.

А Маруся, заглядывая ему в глаза, забросала вопросами:

— Горы-то какие сейчас? Расскажи. Давно не видала. Про тайгу, про тайгу расскажи. А девки на лугу хороводы водят? Песни какие поют? Спой, спой, Ваня. Эх, хорошие песни. В городе такие никогда не услышишь, и хороводов здесь не водят. Эх, и соскучилась я! Убежала б отсюда? Да не убежишь теперь. Вон он, кобель, стережет, — показала она на рыжего мужика, сидевшего за сосёдним столиком.

«Барыня» плакала не закрывая лица, продолжая выспрашивать, и на глазах менялась, блекла, линяла, слизывала помаду с губ — и они, недавно пунцовые, яркие, стали сизыми, как лепестки осенней таёжной астры. Провела рукавом по лицу, и румяна потеками поползли к подбородку.

Ванюшка был потрясен и горем её, и тем, что «барыня» оказалась вовсе не барыней, а деревенской девкой из соседнего села, и тоскует по селу, как он тосковал по городу.

— Ежели тоскуешь, пошто обратно не едешь? Чья ты?

— Чья? Да кто заплатит. Сегодня — твоя.

— Моя? — Ванюшка вскочил со стула. Смотрел на трясущиеся плечи соседки. И жалко было её, и гадко. Он вскрикнул и выбежал на улицу.

— Стой, стой, — донеслось ему вслед. В темном проулке кто-то догнал его, с силой схватил за ворот. — Стой, говорю! Давай кошелек. — Ванюшка увидел рыжего детину, что сидел за сосёдним столиком.