Затерянная улица

— Нести будете четверо, не сразу, а по двое, — сказал им Маркграфф.

— Нас как раз четверо, — сказал Берри, студент.

— Придется сменять друг друга, — распорядился Маркграфф. — Адрес написан на крышке. То, что там лежит, станет для вас дороже золота. Если вы доставите это моему другу, профессору Макдональду, живущему на берегу, вы не пожалеете. Могу вас заверить, вы будете вознаграждены. Каждый из вас пообещает мне, что не оставит ящика, пока он не будет благополучно доставлен.

Они обещали, потому что уважали его и потому что он умирал. Только благодаря ему они были все время вместе, хотя не раз в бесконечном однообразии джунглей ссора между ними могла кончиться трагически.

Маркграфф улыбнулся им и умер. Умер он спокойно, он все делал спокойно, этот пожилой ученый, этот человек, который привязал их к себе прочными невидимыми узами. Они хоронили его в сердце джунглей, опустив головы, а Берри вспомнил слова погребения и коротко сказал их. Когда прах был засыпан, джунгли показались им бесконечными, еще более грозными. Каждый из них как бы стал меньше, ощутил страшное одиночество и потерял веру в других, зародилась мысль, что теперь, с уходом Маркграффа, наступит и их черед.

Они представляли собой любопытное сочетание: Берри — студент в очках; Маккреди, повар, — крупный ирландец; Джонсон — опустившийся человек, бездельник, пристроившийся в какой-то приморской гостинице, из которой Маркграфф вытащил его и повел за собой, и Джим Сайкс — моряк, любивший говорить о семье, к которой он никогда не ездил.

У Сайкса был компас и была карта, которую он всегда доставал и изучал, когда они останавливались на отдых. Он водил по ней своим шершавым пальцем и говорил: «Вот куда нам нужно добраться». Это было просто, но только на карте…

Джунгли сгущались вокруг них. Им недоставало Маркграффа, он уже больше не мог подбадривать их своим оптимизмом, который был всегда кстати. Маркграфф умел отыскивать выход даже из самых запутанных ситуаций, только бы двигаться вперед. Поначалу они разговаривали друг с другом, придавая большое значение каждой нотке в голосе… Потом разговоры прекратились, они перешли в сплошное проклятие ноши, которую они несли, пробираясь с ящиком Маркграффа через джунгли… Затем наступило полное безмолвие, даже хуже, чем безмолвие.

В тоске по приморской гостинице, подобно рыбе, брошенной на берег и жаждущей воды, Джонсон вдруг начал думать о возможностях, открывавшихся перед ним и вызывавших соблазн, ведь он буквально держал их в своих руках, то в правой, то в левой. Лицо Маккреди стало угрюмым и мрачным, он то и дело повторял: «Пойду-ка я лучше один. Не буду я двигаться дальше с ними. У меня хватит характера сделать это». И он бросал глубокомысленный, многозначительный взгляд на карту, которую Сайкс, моряк, не выпускал из рук.

Что касается Сайкса, у него появился внутренний страх перед джунглями, перед этими высокими стенами гробницы человеческой. Он жаждал моря. Ему нужны были горизонты. Он бормотал об этом во сне, а днем проклинал смерть, подстерегавшую неосмотрительных там, где носились нелепые насекомые и ползали беспощадные гады. Он говорил о доме и о том, как уже много лет мечтает вернуться к жене и детям, и что теперь уже никогда не вернется к ним.

Берри говорил мало: у него была девушка, о которой он думал. Он страдал от бессонницы, замученный мошкарой, и досадовал на то, что милый образ не всегда четко вырисовывался на таком дальнем расстоянии, как всегда, когда мы думаем о тех, кто дорог. Думать о ней значило мечтать об университетском городке, зеленом весной и красновато-коричневом осенью, о спортивных площадках, об аудиториях и библиотеке, о танцах и прогулках при луне и о сладкой печальной минуте прощания.

Иногда тот или другой начинал молиться, кричал так, что это скорее походило на проклятие: это Он создал эти кошмарные джунгли, эти цветы, эти невероятные деревья, такие громадные, что человек становится пигмеем здесь. Но ссора с природой никогда не оборачивается успехом для человека, а только против. У них были споры и распри, даже когда Маркграфф был с ними, но он и его дело, которое было также и их делом, сглаживали эти ссоры.

Теперь остался только ящик Маркграффа, который становился все тяжелее по мере того, как убывали их силы. Только ящик представлял собой реальность, все остальное было для них как в тумане. Он поддерживал в них физическую силу, когда отказывал разум. Он связывал их единой цепью, когда они готовы были расколоться. Выдержать все это и выбраться — вот цель, которая удерживала их; если бы их было двое, они бы уже давно бросили эту ношу.

Они возненавидели ее, как каторжник цепи, но несли потому, что обещали Маркграффу.

Они украдкой следили друг за другом, чтобы все шли рядом с этой священной ношей и, конечно, чтобы все поровну поднимали ее и несли следующие мучительные мили.

И вот наступил день, когда вдруг, как в сказке, раскрылись стены джунглей.

— Наконец! — закричал Сайкс. — Мы пришли. — Он вытащил карту и, приложив к ней пересохшие губы, поцеловал ее.

— Да! — воскликнул Джонсон, не веря глазам своим и теперь уже не имея ни малейшего желания ругаться. Он даже похлопал по плечу Маккреди, и они оба странно, истерически захохотали…

Когда они снова подняли свою ношу, она показалась им легче, но ненадолго. Теперь они ощущали слабость, потому что спасение было совсем близко и потому что долг был почти исполнен. Наконец, они вчетвером несли ящик по улице, а туземцы и какие-то белые люди смотрели на них с удивлением. Все четверо спотыкались в изнеможении.

Им больше ничего не нужно было, только отдать этот ящик и покончить с этим.

Когда они пришли к профессору Макдональду и увидели несчастного пожилого человека в грязном белом костюме, они поняли, что не только они несчастны, это утешило их и на какой-то момент отвлекло от собственных страданий.

Профессор Макдональд дал им поесть и отдохнуть, и они рассказали ему о Маркграффе, его смерти и их обещании.

И конечно, Джонсон, а никто другой, покусывая от волнения губы, заговорил о вознаграждении.

Пожилой профессор беспомощно развел руками.

— У меня ничего нет, — сказал он, — мне нечем вас отблагодарить, могу только сказать большое спасибо. Маркграфф был моим другом. Он был умным человеком. Более того, он был хорошим человеком. Вы выполнили то, о чем он вас просил. Я вам за это очень благодарен.

Джонсон иронически смотрел на него.

— В ящике, — произнес он хриплым голосом. — В ящике…

— Ящик, — повторил с нетерпением Сайкс.

— Вы же зря теряете время, — сказал Маккреди.

— Откройте его, — требовали они.

Совместными усилиями они открыли ящик и стали извлекать оттуда ветки, слой за слоем. Маккреди начал ругаться.

— Ведь все это — вес, все это мы, черт возьми, несли! — кричал он.

Джонсон сказал:

— Ветки и еще, черт возьми, ветки. Неужели это шутка?

Но Сайкс возразил:

— Там что-то есть. Я слышал, как что-то грохотало. Я слышал какое-то грохотанье, когда мы несли этот ящик. Смотрите, вот оно.

Они все сомкнулись. Каждый думал о том, что существуют вещества, которые наука извлекала из земли и использовала на благо человечества, вещи, которые дороже золота, которые не имеют цены. Они внимательно следили за профессором, а он взял в руки эти несколько камешков и бросил их на пол.

— Они ничего не стоят, — сказал он озадаченный, пытаясь понять, что задумал Маркграфф.

— Ничего не стоят, — повторил с грустью Сайкс.

Вот тут Маккреди взорвало:

— Я так и думал, что Маркграфф — псих. Надо же было ему говорить, что содержимое, этого ящика дороже золота.

— Нет, — возразил быстро Берри. — Я помню слово в слово, что он говорил. Он сказал: «То, что там лежит, станет для вас дороже золота, если вы доставите это моему другу, профессору Макдональду, живущему на берегу».

— Ну и что? — закричал Маккреди, в голосе его звучали досада и разочарование.

— Да, ну и что? — повторил Джим Сайкс. — Пусть уж это было бы обыкновенное золото. Я б согласился и жена с детьми тоже.