Верноподданный (Империя - 1)

- Несчастный случай!.. Знаем мы! Кельнер, счет!

- С радостью я навсегда остался бы в армии, - прибавил Дидерих неуверенным голосом. - Душой и телом был я предан своему воинскому долгу. Спросите мое начальство.

- Прощайте! - Майор был уже в пальто. - Вот что я скажу вам, сударь: кто не служил, пусть не суется в такие дела, как оскорбление величества. Его величество презирает неслуживших господ. Грюцмахер, - обратился он к ресторатору, - вам бы следовало знать публику, которая у вас бывает. По милости одного вашего слишком частого посетителя господину Лауэру грозит чуть не арест, а я со своей больной ногой обязан явиться в суд свидетелем обвинения и со всеми перессориться. Бал в "Гармонии" уже отменен. Мне теперь нечего делать, а когда захожу сюда, - он опять огляделся, словно перед ним простиралась пустыня, - не застаю ни живой души. Кроме, конечно, этого доносчика! - крикнул он, уже подымаясь по лестнице.

- Даю честное слово, господин майор... - Дидерих побежал за майором, я не подавал никаких жалоб, все это недоразумение. - Майор был уже на улице. - Прошу вас, по крайней мере, ничего не разглашать... - крикнул Дидерих ему вдогонку.

Он вытер лоб.

- Господин Грюцмахер, вы должны все-таки принять во внимание... сказал он со слезами в голосе. И так как он заказал вина, ресторатор все принял во внимание.

Дидерих пил и скорбно покачивал головой. Он не понимал, почему вышла осечка. У него были чистые намерения, и если на них брошена тень, то лишь по вине вероломных недругов... В погребок вошел член суда Фрицше; он нерешительно огляделся и, удостоверившись, что, кроме Дидериха, никого в зале нет, подсел к нему.

- Доктор Геслинг, - сказал он, поздоровавшись, - у вас такой вид, словно ваш урожай побило градом.

- Без огорчений в большом деле не бывает, - пробормотал Дидерих. Заметив на лице у Фрицше сочувственную улыбку, он окончательно размяк. Вам, господин советник, я могу признаться. Эта история с Лауэром для меня крайне тягостна.

- Для него еще больше, - не без строгости сказал Фрицше. - Не будь у нас уверенности, что в данном случае попытка к бегству исключается, волей-неволей пришлось бы сегодня же взять его под стражу. - Увидев, как Дидерих побледнел, он прибавил: - А это было бы тяжело даже для нас, судей. Ведь люди же мы в конце концов и живем среди людей. Но, конечно... - Он поправил пенсне на носу и продолжал, сделав сухо-официальное лицо: - С законом шутки плохи. Если у Лауэра в тот вечер, - меня самого-то не было уже в ресторане, - действительно сорвалось с языка неслыханное оскорбление его величества... Так утверждает обвинение... А главный свидетель обвинения вы...

- Я? - Дидерих в ужасе подскочил. - Да я ничего не слышал. Ни единого слова.

- Это противоречит вашим показаниям на следствии.

Дидерих смешался:

- В первую минуту как-то не знаешь, что следует говорить. Но когда я сейчас восстанавливаю в памяти весь эпизод, то мне кажется, что все мы были изрядно на взводе. Я в особенности.

- Вы в особенности, - повторил Фрицше.

- Совершенно верно. И я задавал господину Лауэру преднамеренные вопросы. А что он мне отвечал на них, я бы этого под присягой не мог теперь сказать. Да и вообще все это было только шуткой.

- Так, так. Только шуткой. - Фрицше облегченно вздохнул. - Но что же вам мешает попросту изложить все это следователю? - Он поднял палец. - Без малейшего, разумеется, нажима с моей стороны.

- Ядассону я этого подвоха никогда не прощу, - повысил голос Дидерих.

И он рассказал о кознях сего господина, о том, как он умышленно удалился, чтобы не присутствовать при самой сцене и не оказаться ее свидетелем, а затем немедленно принялся собирать данные для обвинения, воспользовался почти невменяемым состоянием присутствующих, вынудил у них показания и тем самым наперед отрезал путь к отступленью.

- Я считаю господина Лауэра, так же как и он меня, человеком чести. Как смеет этот еврей науськивать нас друг на друга!

Фрицше серьезным тоном разъяснил, что в данном случае дело не в личности Ядассона, а в шагах, предпринятых прокуратурой. Впрочем, Ядассон, признаться, переусердствовал.

- Вот видите, - прибавил он, понизив голос, - этим как раз и объясняется, почему мы неохотно сотрудничаем с лицами иудейского происхождения. Такой господин не задумывается над тем, как подействует на народ осуждение образованного человека, работодателя, обвиненного в оскорблении величества. Ему наплевать на подобные деловые соображения. Он склонен к радикальным решениям.

- Еврейский радикализм, - вставил Дидерих.

- Ядассон ни перед чем не остановится, лишь бы выдвинуть себя на первый план, хотя я отнюдь не отрицаю, что, со своей точки зрения, он блюдет и служебные, и националистические интересы.

- Полноте! - воскликнул Дидерих. - Это гнусный карьерист, спекулирующий на всем, что для нас свято.

- Именно, если не бояться резких выражений... - Фрицше удовлетворенно улыбнулся. Он придвинулся ближе. - Допустим, что следствие будет возложено на меня: есть случаи, когда по известным мотивам отказываешься от выполнения своих служебных обязанностей.

- Вы очень дружны с семьей Лауэров, - сказал Дидерих, многозначительно кивнув.

Фрицше сменил официальное выражение лица на светское.

- Но вы, конечно, согласитесь, что это дало бы новую пищу известным слухам.

- Нет, этого делать нельзя, - произнес Дидерих. - Было бы не по-джентльменски.

- Тогда мне остается только исполнить свои обязанности спокойно и деловито.

- Быть деловым - значит быть немцем, - сказал Дидерих.

- Тем более что господа свидетели, смею надеяться, не станут без надобности усложнять мою задачу.

Дидерих приложил руку к сердцу.

- Господин советник, иногда поддаешься порыву. Да и как не поддаться, когда посягают на твою святыню. Я человек горячий. Но я никогда не забываю, что держу ответ перед господом богом. - Он потупился и мужественно кончил: И не гоню от себя раскаяния.

Фрицше, по-видимому, больше ничего не нужно было; он стал расплачиваться. Друзья пожали друг другу руки многозначительно, с чувством полного взаимопонимания.

На следующий же день Дидериха вызвали к следователю. Это был Фрицше. "Слава богу", - подумал Дидерих и дал показания, выдержанные в деловом, чистосердечном тоне. И Фрицше, казалось, тоже стремился к единственной цели - к установлению истины. Общественное мнение по-прежнему оставалось, конечно, на стороне обвиняемого. О социал-демократическом "Гласе народа" и говорить нечего: этот листок имел наглость затронуть частную жизнь Дидериха: за этим, несомненно, стоял Наполеон Фишер. Да и "Нетцигский листок", всегда такой благонамеренный, именно теперь напечатал обращение фабриканта Лауэра к своим служащим и рабочим, в котором он объявлял, что он честно делит доходы предприятия с теми, кто своим трудом умножает их: четверть отдает служащим, четверть - рабочим. За восемь лет они сверх заработной платы и жалованья разделили между собой сто тридцать тысяч марок. На широкие круги это произвело весьма благоприятное впечатление. Дидерих видел вокруг себя недружелюбные лица.