Скандал в семействе Уопшотов

Это омерзительное происшествие начисто покончило с эротическими грезами Камерона. Приступ тошноты у мальчика мгновенно охладил пыл сладострастных мечтаний. Камерон помог стюардессе вытереть бумажными полотенцами свой забрызганный костюм и вежливо ответил на извинения матери. Он снова был самим собой, рассудительным, властным, высокоинтеллигентным человеком. Затем пилот объявил на двух языках, что разрешения на взлет не дают и самолет пока уведут в ангар. Высота облачности все еще была нулевая, но в течение часа ожидалась перемена ветра и прояснение.

Самолет поставили в ангар, где не на что было смотреть. Некоторые пассажиры вытянули ноги в проход. Никто не жаловался, разве только в шутку, и большинство говорило по-итальянски. Камерон закрыл глаза и попытался заснуть, но Лючана своей легкой походкой опять шагнула в его мечты. Он уговаривал ее уйти, оставить его в покое, но она лишь смеялась и снимала с себя одежду. Он открыл глаза, чтобы окружающая обстановка отрезвила его. Грудной ребенок плакал. Стюардесса принесла ребенку соску, а командир экипажа объявил, что туман сплошной. Через несколько минут их отвезут в нью-йоркскую гостиницу, и там они будут ждать, пока небо прояснится. Там их бесплатно накормят за счет авиакомпании; рейс намечается на четыре часа дня.

Доктор тяжело вздохнул. Почему их не могут поместить в гостиницу "Интернациональ"? - спросил он стюардессу. Та объяснила, что ни один самолет не поднялся в воздух и гостиницы в аэропорту переполнены. В ангар въехал автобус, и все покорно сели в него и вернулись в город, где их поместили в захудалую, явно третьеразрядную гостиницу. Около полудня Камерон зашел в бар и заказал выпивку и ленч.

- Вы с рейса номер семь? - спросила официантка.

Он ответил утвердительно.

- Извините, - сказала она, - но пассажиров с седьмого рейса кормят в столовой, где им подают plat du jour [дежурное блюдо (фр.)].

- Я заплачу за ленч, - сказал Камерон. - И принесите мне, пожалуйста, выпить.

- Бесплатная подача коктейлей не распространяется на пассажиров туристского класса, - сказала официантка.

- Я заплачу за выпивку и заплачу за ленч.

- В этом не будет необходимости, - сказала официантка, - если вы только перейдете в другой зал.

- Неужели, по-вашему, я похож на человека, который не в состоянии заплатить за ленч? - спросил Камерон.

- Я только стараюсь объяснить вам, что авиакомпания должна оплатить ваше питание.

- Я понял, - сказал Камерон. - Теперь принесите мне, пожалуйста, то, что я заказал.

После ленча он сидел в номере гостиницы и смотрел по телевизору какой-то спектакль, а в четыре часа позвонил и попросил принести ему бутылку виски. В шесть часов позвонили с аэродрома и сообщили, что вылет назначен на полночь и что к восьми часам к гостинице будет подан автобус. Камерон поужинал неподалеку в ресторане и присоединился к остальным пассажирам, которых уже начал ненавидеть. В половине двенадцатого они заняли свои места в самолете и поднялись в воздух в назначенное время; но самолет был старый и очень шумный и летел так низко, что Камерон мог ясно различить огни Нантакета, когда самолет шел над островом. Бутылку виски он взял с собой и потягивал из нее до тех пор, пока не заснул. Во сне его снова преследовали мучительные видения Лючаны. Когда он проснулся, уже рассветало и самолет снижался, но не в Риме, а в Шанноне, где пришлось сделать непредвиденную посадку для ремонта двигателей. Из Шаннона Камерон послал Лючане телеграмму, но прерванный рейс был возобновлен только в пять часов дня, и самолет прибыл в Рим лишь на рассвете следующего дня.

Бар и ресторан в аэропорту были закрыты. Камерон позвонил Лючане по телефону. Она, конечно, еще спала и разозлилась, что ее разбудили. Телеграммы она не получила. Увидеться с ним она сможет только вечером. Встретится с ним в ресторане Квинтереллы в восемь часов. Камерон умолял ее дать ему возможность увидеться с ней раньше - разрешить ему прийти к ней сейчас же.

- Пожалуйста, дорогая, пожалуйста, - жалобно просил он.

Лючана повесила трубку. Он поехал на такси в Рим в снял номер в гостинице "Эдем". Было еще раннее утро, и люди на улицах, одетые по-рабочему, спешили, как жарким утром спешат на работу люди во всем мире. Камерон принял душ и лег в постель, чтобы отдохнуть, томясь по Лючане и проклиная ее; однако злость отнюдь не уменьшила его желания, и он испытывал адские муки. О, в дождь и ветер держать в своих объятиях желанную возлюбленную!

Предстояло как-то убить день. Камерон никогда не видел Сикстинской капеллы, да и всех других достопримечательностей города и подумал, не заняться ли ему их осмотром. Возможно, голова у него от этого прояснится. Он оделся и, выйдя на улицу, стал искать какой-нибудь из тех знаменитых музеев или соборов, о которых так много слышал. Вскоре он очутился на площади, где стояли три церкви - с виду старинные. Двери первой и второй были заперты, но третья церковь была открыта, и он вошел в темное помещение, где сильно пахло пряностями. На передней скамейке сидели четыре женщины, и священник в грязном стихаре служил мессу. Камерон огляделся в надежде увидеть сокровища искусства, но крыша над часовней справа от него, по-видимому, протекала, и роспись там, которая, вероятно, была прекрасной и ценной, на самом деле облупилась и покрылась пятнами от сырости, как стена в меблированной комнате. Следующая часовня была расписана фигурами голых мужчин, дующих в трубы, а еще в следующей было так темно, что ничего нельзя было разглядеть. Там висело объявление на английском языке, гласившее, что если опустить в отверстие монету в десять лир, то зажжется свет; Камерон так и сделал, и перед ним предстало большое изображение окровавленного человека в смертных муках, распятого вниз головой. Камерон никогда не любил напоминаний о том, как его плоть восприимчива к боли, и быстро вышел из церкви на залитую ослепительным светом знойную площадь. Там было кафе с тентом; он сел за столик и выпил кампари. Молодая женщина, переходившая улицу, напомнила ему Лючану, но, если даже она и была проституткой, он жаждал не ее, а Лючану. Лючана была проституткой, но это была его проститутка, и в его отношении к ней где-то под грубостью неистовых желаний таилась трогательная романтика. Лючана, думал он, из тех женщин, которые даже туфли надевают так, словно от этого зависят судьбы мира.