«То было давно там в России»
«То было давно там в России» читать книгу онлайн
«То было давно… там… в России…» — под таким названием издательство «Русский путь» подготовило к изданию двухтомник — полное собрание литературного наследия художника Константина Коровина (1861–1939), куда вошли публикации его рассказов в эмигрантских парижских изданиях «Россия и славянство», «Иллюстрированная Россия» и «Возрождение», мемуары «Моя жизнь» (впервые печатаются полностью, без цензурных купюр), воспоминания о Ф. И. Шаляпине «Шаляпин. Встречи и совместная жизнь», а также еще неизвестная читателям рукопись и неопубликованные письма К. А. Коровина 1915–1921 и 1935–1939 гг.
Настоящее издание призвано наиболее полно познакомить читателя с литературным творчеством Константина Коровина, выдающегося мастера живописи и блестящего театрального декоратора. За годы вынужденной эмиграции (1922–1939) он написал более четырехсот рассказов. О чем бы он ни писал — о детских годах с их радостью новых открытий и горечью первых утрат, о любимых преподавателях и товарищах в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, о друзьях: Чехове, Левитане, Шаляпине, Врубеле или Серове, о работе декоратором в Частной опере Саввы Мамонтова и в Императорских театрах, о приятелях, любителях рыбной ловли и охоты, или о былой Москве и ее знаменитостях, — перед нами настоящий писатель с индивидуальной творческой манерой, окрашенной прежде всего любовью к России, ее природе и людям. У Коровина-писателя есть сходство с А. П. Чеховым, И. С. Тургеневым, И. А. Буниным, И. С. Шмелевым, Б. К. Зайцевым и другими русскими писателями, однако у него своя богатейшая творческая палитра.
В книге первой настоящего издания публикуются мемуары «Моя жизнь», а также рассказы 1929–1935 гг.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
У Чехова мы всегда встречали много незнакомых нам людей: студентов-сверстников его, рецензентов, журналистов, — в это время он писал под псевдонимом Чехонте [213].
На сей раз в его комнатке в гостинице «Восточные номера» был особый человек. Небольшого роста, белобрысый, лицо в веснушках, рот дудочкой, светлые усики и сердитые брови. Серые глаза глядели остро, сразу было видно, что это человек серьезный. Говорил он резко и очень строго. И смешливости, какая была в нас, не было и следа.
Он говорил, обращаясь к брату Чехова:
— Медицина не наука, фикция! Никакой уважающий себя человек не возьмет этой профессии. Я это сознал и выбрал филологический факультет.
Он сдвинул брови и вытянул губы в дудочку.
«Какой сердитый!» — подумал я.
А. П. и Левитан вернулись. Положили покупку на стол.
— Ну, собирайся, Николай, — сказал А. П. — Давай вот эту корзинку.
— Антоша, послушай! Новичков уверяет, что медицина ерунда, фикция, а ты теперь лекарь, плут и мошенник, — говорил брат А. П., завертывая в бумагу печеные яйца.
— Да, да, верно, все верно, — ответил А. П.
— Половина кладбищ жертва докторов, — сказал Новичков и сдвинул бровки.
Антон Павлович засмеялся.
— Я один сколько народу уморю! Вы замечательный человек, Новичков. Вам надо бы юридический факультет. Вы — судья праведный. Ну, идем!
Мы вышли.
Как хорошо на улице! Тарахтят колеса по сухим мостовым, солнце светит радостью, синие тени отделяют заборы, деревья и резко ложатся на землю.
Какой контраст: солнце, весна, воздух и накуренная комната номеров!
Идем, а навстречу процессия похорон. Шагают понурые люди, жена, наклонив голову, у самого гроба; потом кареты, извозчики с родными, знакомыми.
— Весной лучше жениться… Как вы думаете? — обратился Антон Павлович к Новичкову, но тот ничего не ответил.
Сады, за заборами бузина, зеленая, яркая. Тверская, Ямская, лавки, магазины, церкви. А вот и «Трухмальные» ворота [214].
— Читайте, — сказал Николай Чехов, — что написано: нашествие галлов и с ними двунадесяти языков. Вот они здесь когда-то были, чувствовали. Изящные кирасиры, гусары, гвардия, французы, испанцы, итальянцы, саксонцы, поляки, далматийцы, монегаски, мамелюки и сам Наполеон. Когда он увидел впервые самовар, здесь в Москве, то… И брат Николай пропел:
— Правда, мне надо быть поэтом? Как я стихом-то владею.
Вдруг и новый наш знакомый Новичков открыл ротик и с серьезной миной запел тенорком:
Мы остановились и глядели на Новичкова. Что будет дальше? Но он презрительно замолчал.
А. П., севши на край канавы, на травку, вынул из кармана маленькую книгу и что-то быстро записал.
Мы шли сухой дорогой — шоссе. Справа прятались и выглядывали из пуховых весенних садов деревянные дачи, были в садах вишневые в цвету деревья, яблони, акации и желтоватые пышные тополя. На всем блестело солнце. Домики были, как детские игрушки: весело раскрашены, ставни закрыты. Москвичи еще не переезжали в них.
Слева протянулось большое поле Ходынское. Мы подходили к Петровскому дворцу [215]. Я любовался архитектурой. Такие формы бывают на старых фарфоровых вазах, где пейзажи и все дышит радостью, обещанием чего-то восхитительного, фантастического…
О своем впечатлении я сказал Антону Павловичу.
— Да, — ответил он, — вся жизнь должна быть красивой, но у красоты, пожалуй, больше врагов, чем даже было у Наполеона. Защиты красоты ведь нет.
Дворец стоял на кругу ровной площадки. Впереди шло Петербургское шоссе. По кругу, прислоненные к большим серебристым тополям, стояли длинные скамьи, выкрашенные в яркий зеленый цвет. На одну из них мы сели. Все были голодны и занялись едой.
К нам подошел разносчик, снял с головы лоток, поставил рядом на скамейку и пропел: «Пельсины хороши!»
Антон Павлович спросил:
— Сколько, молодец, за всё возьмешь?
Разносчик сосчитал апельсины.
— Два сорок.
— Ну, ладно, я дам тебе три рубля, только посиди часок тут. Я поторгую. Я раньше торговал, лавочником был. Тоже хочется не забыть это дело.
Разносчик посмотрел хитро:
— Ваше дело, пожалуйте.
Он взял трехрублевую бумажку, положил в большой кошель, который спрятал за голенище сапога, сел рядом и добавил:
— Чего выдумают!
Подошли две женщины с серьезными скромными лицами и с ними старик в военной фуражке. Он взял апельсин в руки и спросил, почем.
— Десять копеек, — ответил Чехов.
Старик посмотрел на разносчика и на Чехова:
— Кто торгует-то?
— Я-с, все равно-с, — сказал Чехов. — Мы сродни-с.
— Пятнадцать копеек пара. Хотите? — сухо предложил старик.
— Пожалуйте-с, — согласился А. П.
— Ну и торговля! — сказал разносчик. — Этак всякий торговать может.
Подошел какой-то франт изнуренного вида. На руках его были светлые лайковые перчатки. Спросил, почем апельсины.
— Если один, то десять копеек. Если десяток, то рубль пятьдесят.
— То есть как же это? — недоумевал франт, — считать не выучились еще?
Взял апельсин и ушел.
Какая-то молоденькая барышня спросила, сколько стоит десяток.
— Рубль, — ответил Чехов.
— Дорого. А полтинник хотите?
— Пожалуйте, — ответил Чехов.
— Ишь, запрашивают! — Барышня выбирала апельсины и клала сама в мешок.
— Может быть, кислые они у вас?
— Кисловаты, — сказал Чехов.
Она посмотрела на него и выложила все апельсины по одному обратно.
— Попробуйте один, денег не надо.
Она облупила апельсин и съела.
— Кисловаты, — сказала барышня и ушла.
— Ну и торговля! — возмущался разносчик.
— Хотите сорок копеек за десяток? — вернувшись, предложила барышня.
— Хорошо-с, пожалуйте, — ответил Чехов. — Только без кожи.
— То есть как же это — без кожи?
— Кожей отдельно торгуем-с.
Барышня глядела удивленно.
— Кто же кожу покупает?
— Иностранцы-с, они кожу едят.
Барышня рассмеялась.
— Хорошо, давайте без кожи, но это так странно, я в первый раз слышу.
Чехов уступил апельсины с кожей.
— Ну, торговля! Торговать-то — надо орешек в голове иметь. А это что? Отец тебя мало, знать, бил. Этак-то товар отдавать дарма. Дурацкое дело не хитрость. Али деньги крадены.
Разносчик сердился.
— Десяток остался. Это берем себе в дорогу, а вот пяток бери себе, — сказал ему Чехов.
Мы пошли дорогой на Петровско-Разумовское. Но, пройдя немного, услышали сзади свистки. Оглянулись и увидели бежавших в нашу сторону двух городовых и разносчика.
Мы остановились. Разносчик показывал на нас городовым и кричал:
— Эти самые студенты!
Подбежали полицейские:
— Пожалуйте в участок.
— Зачем в участок? — взъерошился Новичков.
— Не-че, пожалте! Евонные пельсины усе съели. Пожалте, там разберут.
Чехов смотрел на разносчика. Левитан возбужденно повторял:
— Ах, как подло, как подло!
Нас повели, как полагается — как арестантов, сзади и спереди по городовому. Они поглядывали на нас серыми глазами, похожими на пуговицы. Видно было, что им нравилось то, что поймали студентов и ведут их на суд праведный.
У самой Петровской заставы ввели нас во двор и приказали подняться на крыльцо грязного одноэтажного кирпичного дома с обвалившейся штукатуркой. Мы вошли в комнату, где пахло затхлостью и сыростью. Комната разделялась деревянной решеткой желтого цвета, за решеткой был человек в котелке, с русой бородкой и румянцем во всю щеку. Увидев нас, он завопил.
