Дивное лето (сборник рассказов)

Тогда седой мужчина, допив последний глоток чая, заметил как бы про себя и отнюдь не стремясь примкнуть к общему спору: — Было время, когда я оперировал на портновском столе…

Мне кажется, никто не слышал или не обратил внимания на его слова. Он повернулся, чтобы отнести стакан к буфетной стойке. И тут я опомнился, извинился перед коллегами, рванулся вслед за тем человеком, но вмиг потерял его из виду. Я искал его в толпе, но он как сквозь землю провалился. Вскоре раздался звонок, и мы вернулись в зал. До самого конца заседания я взглядом искал его среди публики и обнаружил — на балконе, но слишком поздно: я только и успел спросить у своего соседа, кто этот седой человек в сером костюме. — Насколько мне известно, он хирург, — ответил тот, — хотя имени его я сейчас по могу припомнить. Он из старшего поколения, возможно, теперь уже и не оперирует… — Мой сосед больше ничего сообщить мне не мог, тем более что повестка дня была исчерпана и в зале поднялся разноголосый гул. Я попытался перехватить седого мужчину у выхода, но безуспешно.

И даже спросить, где мне его отыскать, было не у кого: имени его я не знал.

На следующий день мы разъезжались по домам. Быстро промелькнуло утро, а там — взмыл самолет, увозивший нас на родину. Всю дорогу та встреча не выходила у меня из головы, ведь я был уверен, что видел его, того капитана медицинской службы. Уверен? Я и сам не знаю. Но не случайно же он обмолвился в буфете, что оперировал на портновском столе!.. Однако позднее меня стали одолевать сомнения — может, не так разобрал, не настолько уж совершенны мои познания в русском языке. Но тогда почему он показался мне знакомым? В любом случае, конечно, следовало бы с ним заговорить. Хотя могло статься, что он и не вспомнил бы ни меня, ни нашу деревушку, ни те недели, что провел когда-то в нашем доме, ведь даже в ту пору отношения у нас как-то не сложились. Ну а если бы и вспомнил, то что мог бы он мне сказать — после стольких лет? Ах, да-да, ну как же… Потом — вежливый кивок, и все.

— Как видишь, — сказал мой приятель, — история все же осталась незавершенной.

Он поднялся, разлил по стаканам вино, мы выпили. Он подошел к краю террасы.

— Чуть-чуть посвежело. Ох, я и забыл тебе напомнить, — обратился он к жене, — пора передвинуть поливалку!

— Давно пора! — вскочила хозяйка. — Сейчас передвину.

Оставшись вдвоем, мы какое-то время молчали.

— И в самом деле… — Приятель задумчиво вертел в в руках стакан. — В самом деле, что я мог бы ему сказать? Что помню его… что он жив в моей памяти… повлиял на мою судьбу… что здесь, в моем доме, осталось… стало частицей моего дома то, о чем — если я правильно понял его слова — помнит и он… доски того самого портновского стола, на котором он оперировал… Но ведь то же самое я мог бы сказать солдату-киргизу и многим другим, чьей кровью пропитаны эти доски: смотри, браток, ведь это частица твоей жизни… Да что тут говорить: человек чувствует гораздо больше, чем может выразить словами. Человеческие судьбы — они ведь переплетаются. Ох, как тесно переплетаются! И попробуй их раздели…