Без мужика

К тому же он не маменькин сынок.

— Иногда я терпеть не могу свою мать, — говорит он, и это вызывает у тебя ответную волну благодарности судьбе, которая послала тебе такого прогрессивного мужика. Ты шьешь подвенечное платье. Наконец-то у тебя будет все, как у людей. А вот ты уже и беременная. Жаль только, что ребенок родится аж через год и месяц после вашей свадьбы. Все твои подруги рожали детей любви через пять, максимум семь месяцев после регистрации брака. А тут — запланированная беременность, чтоб никто не подумал, что твой лошак бесплодный.

С беременностью пришло прогрессирующее равнодушие к сексу. Теперь тебе очень даже нравится, когда твой муж уезжает за соленьями к своей маме, а ты остаешься на брачном ложе одна. Но после трехдневной разлуки он с новой силой набрасывается на тебя. Он гордится своей потенцией и не понимает, почему ты так сдержанно относишься к его невероятным возможностям. У тебя растет живот, но у него не наблюдается ни малейшего трепета перед хрупкостью новой жизни. Ты просишь дать тебе отдохнуть, а он обижается:

— Так что же мне, люб-бовницу заводить?

Говорят, для того, чтобы проверить, будет ли у пары гармония в сексе, нужно обязательно сойтись до брака.

— Ни в коем случае не соглашайся на добрачную связь! А вдруг он на тебе не женится? — предостерегает тебя, уже двадцатипятилетнюю и достаточно, чересчур даже, опытную, одна из маминых единомышленниц.

Конечно же, вы стали любовниками до брака. И тебе понравилось. И хотелось еще. Но подобно тому, как примитивная школьная математика не дает даже приблизительного представления о функциональном анализе, теории вероятности или теории функций комплексной переменной, так и добрачный секс не дает ни малейшего представления о том, каким будет секс в браке. Ты начинаешь ненавидеть интимные отношения, а он не слезает с твоего беременного тела.

Жениться для большинства мужиков — значит купить себе по дешевке живой матрац. Любовница может отказать, законная жена — никогда. Зачем тогда замуж выходила? Это тебе не унизительная внебрачная связь! Тебя, как в песне поется, «гордо назвали избранницей». Ты перед всем миром «жена». Ты носишь обручальное кольцо. У тебя полноценная семья. И поэтому ты обязана уважать своего мужа и не кривиться — мол, нет охоты. Ведь он у тебя МОЖЕТ. Это не какой-то недоделок, он и начинает, и кончает, и через пять минут готов к новым подвигам. А ты не ценишь того, о чем мечтает столько женщин!

Ты до сих пор не понимаешь, почему мужики так гордятся своей потенцией. Гораздо более, чем умом, честью, совестью и даже деньгами. Но половая способность ведь никак не свидетельствует ни о силе воли, ни о силе разума, ни о других достоинствах мужика. Могучая потенция может быть у абсолютного дурня, и у бессовестного выродка, и у беспросветной серости, ни на что не годной, кроме того, чтоб матрасить женщину и ее оплодотворять. Отец твоих детей как раз именно таков. Очень символично, что сегодня он, пятидесятилетний, числится лаборантом в занюханном бюджетном учреждении. Платит — в пересчете на валюту — 6–7 долларов в качестве алиментов на двоих детей, которых он не узнает на улице. Вскоре после вашего развода его подобрала женщина, старше его, родила от него ребенка и, кажется, до сих пор с ним живет. Ты от души ей сочувствуешь — и в том случае, если ей с ним плохо, и — если ей с ним хорошо.

Но освобождение приходит не сразу. Определенное время этот лошак находится в стойле рядом с тобой. Именно тогда к тебе приходят Образы и Рифмы. Ты давно пишешь свои стихи и переводишь с других языков. Но именно в годы твоего последнего брака это становится бесповоротным и главным в твоей жизни. А тут еще чернобыльская катастрофа. Ты живешь с маленькой дочкой в Москве. Твой лошак стонет по телефону, как ему плохо без милой кошечки. А ты, имея пятимесячного ребенка, носишься по столице СССР, в надежде избавиться от очередного подарка любимого мужа — для банального аборта нужно собрать массу подписей различных чиновников Москвы. А потом, тяжко переболев, возвращаешься к своим стихам. И если раньше были сомнения и колебания, то здесь, в суете столичного аканья, ты пишешь исключительно на украинском. Чернобыль заставил содрогнуться и всю нацию, и каждого в отдельности.

— Пана-ехали тут, гаварят па-хах-ляцки, — слышишь ты в убогих московских сквериках, когда садишься на лавочку, покатывая детскую коляску (штрих к портрету многоликого творения по имени «Советская дружба народов»). А на семинаре переводчиков в Московском Доме литераторов насмешки над Украиной — своего рода проявление «хорошего тона» со стороны интеллектуальных московских «мальчиков» и «девочек». Высмеивается Тычина, с его партией, которая «ведет» — перевод на русский этого стихотворения сделал один из «мальчиков», получив похвалу от руководителя семинара: «Вы мастерски показали всю гадость Тычины!». Еще эффект, близкий к тому, что производит физиономия Луи де Фюнеса, оказывают на российскую творческую элиту слова «ідальня» и «пришпандьолив». В каком-то отношении в Москве неплохо, в Киеве до сих пор «Партия ведет» воспринимают всерьез. Но именно в Москве ты, как нигде, чувствуешь, что твое место не здесь.

Осенью ты возвращаешься домой писать стихи. Твоему мужу это не нравится. Иногда он приходит чуть ли не в бешенство:

— У тебя есть все! И муж и ребенок! Стихи пишут неустроенные, сексуально не удовлетворенные бабы!

Когда ты с девяти до шести занималась ненавистным программированием, у него не возникало ни малейшего желания освободить тебя от этой каторги. Обычно мужа не коробит тот факт, что жена ходит на работу. Лишь бы ее работа была достаточно нудной и безрадостной, чтобы возможность обслуживать лошака казалась привлекательной. Вот когда у жены появляется любимая работа, это может уже представлять угрозу согласию в семье!..

Он уходит, оставив тебя БЕЗ МУЖИКА с двумя детьми, с мамой, бабусей и поэзией — без всякой надежды хоть когда-нибудь заиметь другого мужика. Ты счастлива отоспаться в одиночестве, когда никто не матрасит. Потому что ты уже знаешь, как это — быть с мужиком: каждую ночь служить ему матрасом, даже когда ты на последних месяцах беременности, даже когда только-только родила, даже когда месячные, даже когда кровишь после аборта, в любую погоду, в любое время года, и в холод, и в зной, и когда дождь, и когда снег, и когда цветут сады, и когда дозревают вишни, и когда копают картошку, на тебя залезает мужик и качает свои супружеские права — ты не решаешься назвать эвфемизмом «выполняет супружеский долг» эту пародию на любовь. И до сих пор, когда тебя вдруг начинает мучить женское одиночество, ты вспоминаешь те годы, когда была женщиной-матрасом под отцом своих детей, и тебе сразу становится хорошо, и женское одиночество в мгновение ока становится благословенным.

Тем не менее ты снова БЕЗ МУЖИКА. Но тебе есть чем заняться, кроме того, как думать о том, что это плохо. После каждого дня приходит вечер, маленькие дети, мама и бабуся засыпают, и ты чувствуешь себя королевой — один на один с исписанными тетрадями, иностранными книжками и словарями. Великие страдания, запечатленные в чужих стихах, сильнее твоих никчемных томлений.

Ты вспоминаешь свою тоску над математическими конспектами. А если бы ЭТО пришло к тебе на десять лет раньше?.. Но жизнь не перепишешь. Что было, то было, и что есть, то и есть. Шумит дождь. Из слов складываются строчки. Ты общаешься с чем-то неимоверным, и никто не мешает. В одной из спален всхлипывают во сне дети. И никакой мужик не сопит и не требует матраса. Ты от души кайфуешь…

Приходит время нести людям плоды твоих ночных трудов. Ты постепенно входишь в мир людей, чьи имена видела напечатанными в прессе: печатное слово — великая сила. Ты не чувствуешь сакрального трепета, но огромный интерес к этому миру — да. Хотя ты и сейчас не можешь представить себе, что эти люди делали во время СССР, когда была цензура, стихи про партию, предложения стать информатором-стукачом. Ты не застала тех времен, как не застала и советских гонораров, и всесоюзных творческих конференций литераторов народов СССР.