Затерянная улица

После смерти Баптиста соседи были настроены дружелюбно и оберегали дом. А потом махнули рукой. Вид пустовавшего дома наводил их на мысль зайти в него вечерком и посмотреть, что там делается. Вернись старина Лангельер домой, ему пришлось бы долго искать свои вещи, так как многого он уже не нашел бы на прежнем месте.

В течение нескольких дней семья Вадэнов боялась пользоваться табачным резаком, а мамаша Кэрон, жившая в доме на углу, припрятала большой котел для варки мыла у себя на чердаке.

Другой сосед, Ланглуа, улыбаясь во весь рот, вернул пришельцу сеялку: он держал ее на скотном дворе, чтобы кто-нибудь не стащил.

Таким же манером на ферму вернулась старая лошадь, затем две коровы и свинья, которых сберегли добрые души, не дав им пропасть с голоду да холоду. Ну, а корм, известное дело, денег стоит… Пришелец только нахмурился, но деньги отдал без разговоров. Все это казалось ему странным.

Что до цыплят, то их, скорей всего, съели лисы — во всяком случае, никто не мог толком сказать, куда они запропастились.

Земля в Гранд-Пине бедная, простому фермеру на ней не прокормиться, поэтому долгое время она оставалась почти незаселенной. Но так было до тех пор, пока здесь не начали выращивать табак; тогда-то в этих краях и стали селиться люди — бедные, как сама земля.

Старый Лангельер одним из первых попробовал выращивать табак. Он был немолод и мечтал прожить оставшиеся годы в покое, вознаградив себя за тяжелую жизнь.

Лангельер построил вполне сносную сушилку — немудреное квадратное строение с двумя печами, которые топились с улицы. Он довольствовался двумя тысячами сеянцев, которые во время февральских холодов выращивал у себя дома на старой чугунной плите. Когда наступала пора высаживать их, он нанимал соседского мальчишку или сезонного рабочего. Он нанимал их и на время уборки урожая.

Лангельер гордился сортом своего табака, который выводил в течение нескольких лет. Он ревниво отбирал каждое семечко. Как и все в округе, он оставлял семь или восемь растений и, дав им окончательно созреть, связывал их и убирал в бумажные мешки. Но он знал и секреты. Так, например, он собирал семена лишь тогда, когда начинал дуть восточный ветер.

На кухне Альберт Лангельер нашел длинные ящики с сеянцами, но все они погибли. В ящиках не осталось ничего, кроме сухой как пыль земли, мертвой земли с несколькими ссохшимися ниточками — это было все, что осталось от знаменитого сорта, выведенного стариком.

За зиму плита заржавела. На кухне валялось множество пустых банок. Он выбросил их и заменил новыми, наполнив землей.

Задняя дверь кухни вела в некое подобие гостиной, совершенно пустой, если не считать двух мягких стульев, из которых вылезла вся набивка, и покосившегося шкафа. Старый календарь на столе все еще показывал февраль: старик так и не успел оторвать этот листок.

Из двух лестниц, ведущих наверх, в спальни, Альберт выбрал ту, что поменьше, она была не такой темной. В этой комнате, должно быть, и спал старик: на кровати лежала смятая простыня, а на полу, в пыли, валялось грязное одеяло. Альберт подумал, что комнате, в которой кто-то жил до него, не мешало бы иметь более жилой вид.

Он рассеянно рылся в вещах, выдвигая один ящик за другим. Огромный сосновый шкаф занимал всю стену. Он заглянул в него. Разбитый стакан, корка заплесневелого хлеба; в углу, под слоем паутины, старый номер «Народного альманаха». Тут же валялась тряпка, которой он вытер полки, перед тем как разложить на них свои вещи. Затем в глаза ему бросился клочок смятой бумаги. Он поднял его и стал читать. Это был обрывок письма.

Здесь письмо обрывалось. Еще какие-то строчки.

Он повертел письмо, но от сырости чернила расплылись, и больше нельзя было разобрать ни слова.

С письмом в руках он сел на край кровати, прочитал его еще раз и задумался. Говорилось ли здесь о нем — о том маленьком несчастном мальчике, которым он когда-то был и которого отдали в сиротский дом, где прошло его детство?

Он не мог вспомнить, видел ли он хоть раз свою мать: монахини постоянно внушали ему, что она совершенно не заботилась о нем и что в монастырь на его содержание не поступило ни гроша.

Он снова посмотрел на клочок бумаги, затем небрежно, по-холостяцки, швырнул его на пол. Но нет, он не должен вести себя так — ведь это его дом. Его дом… Он сунул клочок в карман рубашки.

Что толку ломать себе голову? Зачем вызывать духов из прошлого, когда он даже не знает их лиц? Только что он бессознательно искал взглядом фотографии на стенах гостиной, которые могли бы рассказать ему о внешности отца. От него он получил всего два подарка, и это были не простые подарки: во-первых, отец подарил ему жизнь. Но рождение его никому не принесло радости. И когда он понял это, его охватила такая тоска и горечь, что он не нашел в себе сил зажить своей, настоящей жизнью, которая была бы делом его рук, — возможно, и неустойчивой на первых порах, но с годами все более полной и содержательной; вторым подарком было это неожиданно свалившееся на него наследство. Сперва ему даже не верилось — настолько он привык к своему фатальному невезению. Ему стало известно о наследстве в середине зимы. Он как раз был без работы, ждал, когда сойдет лед и начнется навигация, чтобы вновь наняться портовым грузчиком. Из года в год повторялось одно и то же: летом он неплохо зарабатывал, но сразу же тратил всю получку. Каждую осень, провожая взглядом последний пароход, убегающий вниз по реке, он ловил себя на мелели, что в кармане у него ровно столько, сколько он получил в последнюю неделю.

Унаследовав в марте сразу восемьсот долларов, он решил, что стал богачом; кроме того, ему досталась ферма — где-то в Гранд-Пине, у черта на куличках. Эта часть наследства показалась ему совсем глупой. Он и смотреть-то на эту ферму не станет…

В первые два дня он промотал сто долларов и никогда не жалел о них. Он с треском и шумом отпраздновал получение наследства, и память об этом осталась у него на всю жизнь. Затем один из его друзей предложил ему вместе с ним и другим товарищем открыть торговлю самогоном. Для начала им нужна небольшая сумма на покупку сырья. А потом деньги можно будет грести лопатой. Дельце выгодное!..

Но в ту минуту, когда из аппарата закапал спирт, нагрянула полиция и накрыла их с поличным.

Вот тогда-то Альберт и задумался о ферме в Гранд-Пине. Путь до нее был дальний. Там, на краю света, его ни за что не найдут. Пройдет время, и полиция о нем забудет.

Все, что от него требовалось, — это жить и, как и все прочие, зарабатывать на жизнь. Да и не такое уж это трудное дело, справляются ведь с ним сельские жители, а то, что могут они, будет по плечу и ему — смышленому городскому парню. «Ничейный дурак», — прозвали они его. Отец, которого он ни разу в жизни не видел, вовремя вмешался в его жизнь, став для него своего рода провидением, и внушал ему чуть ли не религиозное благоговение.

Итак, он все еще чувствовал себя богатым.

От полученных в наследство денег у него осталось что-то около трехсот долларов, которые он не успел проиграть в карты или промотать. У него никогда в жизни не было столько денег сразу, и он поминутно ощупывал пояс, за которым надежно покоилась пачка банкнот.

Однако, очутившись среди этих чужих полей, он почувствовал, что от его самоуверенности не осталось следа. Загадочной была земля, которая заглушала его шаги, таинственными были кусты, которые скрывали реку, тревожными были бескрайние поля, которые, казалось, отрезали его от мира. И чтобы вернуть себе былую уверенность, он решил обрабатывать землю — наиболее ощутимую часть своего состояния.