Причина ночи (СИ)

16. Изгнание

Прима дарил всё: картины, пластинки и даже одежду. Он уезжал. Лизе достался портрет и «Маленький принц», мне — «Памятник», а Шахимат, с некоторых пор Шашечка, собирал рисунки, эскизы, наброски в большие папки, сортировал, подписывал, как будто готовил для потомков или в дар музею. Мне достался кожаный плащ, его можно было носить на зависть другим студентам, и красные штаны, их носить было нельзя, они изрядно побурели и потрескались в некоторых местах, на коленях и выше, там, где надо закрывать организм. Но я их повесил на стенку, над кроватью, никакой корсарский флаг не сравнился бы с этой красотой.

— Оставайся, Прима, — просили мы его.

— Закончишь университет, получишь диплом.

— Зачем мне он?

— Жить легче будет, — говорил неуверенно Шахимат.

— Ещё что-нибудь узнаешь, выучишься чему-нибудь, — я тоже хотел остановить его. Но это были не те слова. Тех, наверно, не было. — Получишь новые знания.

— Знания я получил, а диплом мне не нужен, — отвечал Прима, чтоб не обижать нас. Это было очень правдоподобно.

— Какая разница, где жить?

— Есть разница.

— Ты победил харьковских психиатров, — вспомнил Шахимат.

— Ещё чуть-чуть и тебя признают, — добавил я. — Раньше, чем женится Шахимат.

— Свадьба очень скоро, через месяц, — уточнил виновник будущего праздника. — Мы записались в очередь.

— До свадьбы не признают, — сожалел Прима. — И после — не признают. Может, никогда не признают. И это от меня не зависит. И от вас — тоже. Пропадёте без меня, — добавил. — Особенно за тебя тревожусь, Шашечка. Зачем ты женишься на ком попало? Пожил бы ещё немного человеком.

— Не надо за меня волноваться, — состроил глазки Шахимат, — женюсь не по расчёту, по любви я, — заговорил стихами.

— Она тебя не любит, — Прима уточнил. — И не нашла себе из местных жениха, пришлось за пришлого идти, за дурня из деревни К.

— Я Шашечка, и счастьем полон, а ты завидуешь вот мне, — мой школьный друг художнику сказал.

— Из-за неё ты разум потерял, тот, что и так был не в избытке. Где чувство там увидел ты? Она о пище думает всё время. О хавке, понимаешь? Да может кое-что о том, о чём и говорить не стану. Но это не любовь. Тебе жениться рано, ты не созрел ещё.

— Созрел, созрел, завидуешь ты мне. И Лиза бросила тебя, и Саша отвернулась.

— Ну, что ж. Мне не под силу прояснить твои мозги. Давайте-ка покормим Рафаэля.

Мы пожевали яблочко, откуда только и взялось, и Рафаэль сладострастно поедал обед, закрыл глаза, шевелил усами. Он не догадывался о том, что Прима уезжает, меняется всё, жизнь круто поворачивается, уходит Шахимат, и, может статься, другим жильцам не по душе придётся он, Санти Рафаэль, не захотят новые жить рядом с ним, и выселят его, иди, родной, откуда пришёл, или, упаси бог, убьют под покровом темноты, загубят живую душу.

— Как быстро разучился я летать, — подумал Прима вслух.

— Разучился, ну и что? Какая польза с этого летанья? — Шахимат успокаивал Приму. — Оно тебе необходимо? Другие и не помышляют оторваться от земли.

— Бывало раньше, совсем недавно, влюблённый взгляд увидишь за стеклом трамвая, и уж взлететь готов. А ныне?

— Зато ты стал мудрее, — добавил я. — А Саша отвернулась от тебя, так может это к лучшему, что меньше разочарований, душе поблажка.

— Всё говорите верно вы, поэтому и уезжаю я.

— Куда?

— В Москву, наверно, для начала, а там, как выйдет.

— Может, и в Париж? — сболтнул Шахимат.

Из-за этой Вали он совсем разум потерял. Мы не могли себе представить, как это — уехать за границу, тем более в Париж. Кто выпустит? Да и обидно было за Шахимата, слова у него выскакивали сами по себе, независимо от чувств, ему и Приму не жалко было, не жалко, что он уезжает. И всё из-за этой Вали. Словно ему новый язык прицепили.

Прима уехал. Будто бы на прогулку ушёл.

Шахимат, казалось, не заметил этого. Он готовился к свадьбе. Рафаэль перестал есть. Уткнётся головой в уголок коробочки и сидит с утра до вечера. Потом переползёт в другой угол, и то же самое. К еде не прикасался, ни к яблочку, ни к огурчику. Захандрил. Поставил я ему воды прямо в постель, не притронулся и к воде. Опустился на животик и лапки расставил, как будто умаялся. Без воды и пищи он скоро стал тонюсеньким таким, лёгоньким, почти прозрачным, а потом и шевелиться перестал, дыхание прекратилось, и мучения кончились, тоска покинула его. А совсем недавно в нём жила душа. Тело я зарыл в ямку возле общежития, закопал вместе с постелью.

Шахимат женился и переселился в городскую квартиру, туда, где люди становились обывателями. С ним мы теперь встречались редко, он отлетел ещё дальше, тревожить его было неловко. Но иногда он всё же проявлялся в общежитии, хотя совсем на чуть-чуть, трудно было даже понять, зачем.

Всё переменилось. Учёбу в университете мы закончили безрадостно, такое событие прошло почти незаметно, как будто купили на рынке ведро картошки, Шахимат остался работать в Харькове, а меня изгнали. Направили молодым специалистом в далёкий городишко Старый Пруд. Чтоб выпускники не думали, что их выпроводили, каждому выдавалось направление, фиговый лист для устройства жизни.

Здесь уже не было Примы, но можно было зацепиться за жизнь: остаться на кафедре. Здесь всегда можно было найти одухотворённые лица в университетском парке, в любом месте — вечером, харьковские вечера всегда одухотворяли лица, можно раствориться среди людей, чтобы рассеять тоску. Но для чужих город был закрыт. Я стал чужим. Как-то слишком быстро. Прощай, Харьков.