Рыбак и дворец

Его появление сильно удивило стражников на первом посту. "Он опять возвращается? Чего ему надо? Привез ли он золотые монеты? Что делать?" Но он не мог им ничего ответить, и они это знали. Напрасно они пытались угадать хоть что-нибудь по его глазам.

Прямо, словно каменная статуя, он держался в седле, и слезы, горькие слезы катились у него по щекам.

- Пропустите его, - приказал начальник стражи. У второго поста его задержали совсем ненадолго, а потом позволили продолжать путь. Некоторые из стражников снимали свои маски и больше не надевали их, словно для того, чтобы отмежеваться от власти.

Так он проехал через третий, четвертый, пятый и шестой посты. Когда он прибыл на седьмой пост, начальник стражи приказал ему следовать за ним.

- Я введу тебя через потайную дверь, которая ведет прямо в покои Его Величества, ты дойдешь до него, хотят они того, или нет. Как только я скажу ему, что ты и есть тот самый Али-Рыбак, он все поймет, поскольку ему отправляли несколько донесений.

Али-Рыбаку хотелось о многом спросить, поблагодарить за то, что, наконец, он оказался во Дворце без повязки на глазах, он восхищался высокими деревьями, бассейнами с позолоченными стенками, огромными клумбами с цветами, птицами изумрудного цвета в клетках, обнаженными рабынями, плескавшими в бассейнах или стоявшими у окон. Но он был не в силах поблагодарить начальника страхи, и велика была его печаль. Он проследовал за ним к маленькому домику, где ему было приказано подождать, пока за ним не придут, чтобы ввести его в покои короля. Склонив голову, он не замечал ничего вокруг. Только говорил себе: "Когда я окажусь рядом с Его Величеством, он узнает меня и все поймет. Он узнает, кто его враги, ведь он умен и всемогущ. Он отомстит им за меня".

39.

На площади города Сдержанности люди говорили, что обретут покой только тогда, когда отомстят за Али-Рыбака.

- мы отрубим правую руку и правую ногу камергеру, - говорил один юноша.

- Мы отрубим левую руку начальнику королевской стражи, и правую ногу впридачу, - говорил мужчина.

- А первому советнику мы отрежем язык и нос, - сказал другой юноша.

- Разбойники не виноваты, вина лежит на тех, кто позволил им действовать, - говорили на площади второго города. -Надо отомстить королю, который поступил так безответственно.

В третьем городе говорили:

- Надо отомстить и разбойникам, и тем, кто им покровительствует! Мы сложим оружие лишь тогда, когда поможем победить Али-Рыбаку.

Обжоры же твердили, что настоящая месть состоит в том, чтобы уничтожить стены Дворца и оставить всех тех, кто там находится, нагишом на тысячу лет вперед.

Жители города Фаворитки заявили, что самая страшная месть - это заставить короля, его двор, гвардейцев, слуг и всех поганых людишек, которые там находятся, испить зелье проклятого мудреца, поскольку нет мести хуже, чем лишить мужчин мужской силы и до крайности возбудить женщин.

Что касается мистиков, то они заявили, что лучшая месть - одурманить врагов и оставить их на вершине горы, доступной грифам и прочим хищным птицам, которые вырвут у них глаза, язык и сердце.

- К оружию, благородные души, - призвала Дева. - Мы должны отомстить за Али-Рыбака и не только на словах! И все принялись повторять вслед за ней:

- К оружию!

И поспешили взяться за оружие, которое они отняли у властей или взяли у своих друзей из Гордого города.

А сами люди Гордого города приняли еще более важное решение:

- Отныне больше не будет страданий, - сказал глава города. - Мечта пророков, мудрецов и ученых осуществилась.

Партизаны объявили, что они окончательно выходят из подполья и отказываются от власти. А более достойного короля они собирались найти в Гордом городе.

Юноша-писец, говоря от имени сторонников Али-Рыбака, объявил под звуки ная, ребаба и барабана:

- Пусть Дева, жена Али-Рыбака, будет провозглашена королевой. Ведь она полюбила его, и он тоже полюбил ее. Мы не знаем никого сердечней этой Девы,

нет достойней ее среди тех, кто больше не желает терпеть тирании. Да здравствует королева-Дева! Да здравствует Великая Любовь!

40.

Пришла рабыня, которая попросила Али-Рыбака облачиться в одежды, достойные взора Его Величества. Она помогла ему надеть кафтан, расшитый золотом и жемчугами, обула его в великолепные туфли, окропила благовониями, завязала ему глаза и медленным шагом пошла перед ним, указывая путь.

- Следуй прямо за мной, - приказала она ему.

Он шел за ней целых четыре часа, потом она перепоручила его второй рабыне, за которой он прошагал столько же, та передала его в руки третьей, а та - четвертой, четвертая - пятой, пятая - шестой, а шестая, 'наконец, седьмой.

Изнуренный от большой потери крови, от стольких сказанных слов, от утомительного пути, он попросил хотя бы о недолгом отдыхе. Ко рабыня сказала ему:

- Здесь все рассчитано. И речи не может быть об остановке. Тем более, что мы скоро доберемся до места.

Это подтверждали и ароматы, доносившиеся отовсюду.

Рабыня развязала ему глаза, и он медленно-медленно открыл их, его тут же ослепило сверкание изумрудов, яхонтов, золота и серебра.

В огромном зале, стены которого были задрапированы прозрачной очень дорогой тканью, отражались тысячи огней, светившие неизвестно откуда - от солнца, или какого-то другого источника света. Непонятно , был ли это отдельный зал, или же он был связан с другими скрытыми за драпировкой стен. Ничего было не ясно. Да и какое это имело значение! Главное, он был в зале приемов и вскоре ему предстояло увидеть Его Величество .

Действительно, спустя несколько мгновений какой-то голос, который показался ему похожим на слегка измененный голос Месауда, донесся до его ушей:

- Ты находишься в присутствии Его Величества. Говори, что ты хочешь?

Али-Рыбак поискал, откуда мог исходить этот голос, но взгляд его упирался лишь в драпировку стен. Внезапно ему пришло на ум, что драпировка скрывала множество маленьких комнат и что Его Величество должен находиться в одной из них. Но Его Величество просит его говорить. А как он может это сделать с отрезанным языком? "А что бы я мог сказать ему, если точнее? подумалось Али-Рыбаку. - Может, я начал бы так: "Ваше Величество, я приходил к вам с подарком, но, обнаружив, кто служит у вас при дворе, - а это не кто иные как самые отпетые разбойники и преступники - я был наказан самым жесточайшим образом: у меня отняли то, что позволяло мне быть рыбаком, человеком, - отрубили мне руки и отрезали язык. О Ваше Величество! Если вы промедлите и не сделаете так, чтобы они больше не могли причинить вреда, то они в конце концов уничтожат ваше королевство. Да хранит вас господь, Ваше Величество, у меня нет личных просьб или тщеславных помыслов. Мне достаточно быть умелым рыбаком, готовым преподнести Вашему Величеству всех самых прекрасных рыб, каких мне только доведется поймать. У меня к вам только одна-единственная просьба: народ очень несчастен из-за нападок королевской гвардии, из-за унижений и расправ, которые учиняет над ними армия. Вы оторваны от своих подданных, установите же с ними связь! Все они любят вас и станут любить еще больше, если вы это сделаете. Упраздните семь постов стражи, которые ставят столько преград на пути между вами и народом. О, если бы вы только видели множество жалоб и прошений, которыми размахивают подданные в каждом городе..." Нет, пожалуй я не стал бы так говорить с Его Величеством. Ведь эти враги не кто иные, как мои братья. Я стану действовать, как брат, не изменяя себе. Я готов пожертвовать не только руками и языком, но и зрением и даже своей жизнью, чтобы убедить своих братьев, я готов положить на это всю доброту своей души. Я не тот человек, который становится глашатаем людей алчных и толстокожих... Итак, я сказал бы: "Ваше Величество, скажу вам только, что я покорный подданный, который очень любит вас. Я узнал, что вам удалось уйти от покушения ваших врагов, и мне захотелось выразить вам свою радость и преподнести вам в подарок самую прекрасную рыбу, какая только есть на белом свете. Но вот уже дважды я не был удостоен вашего благосклонного внимания, что помешало мне выразить вам свою радость и радость всех рыбаков и всех ваших подданных..." Но разве позволительно лгать в присутствии Его Величества? Разве надо лгать о преданности и любви в Его присутствии? Нет, я ничего не стал бы говорить. Я буду плакать до тех пор, пока он не поймет и на простит меня..."