Условия человеческого существования

7

Через несколько дней Кадзи сказал Окидзиме: -- Думаю выводить спецрабочих человек по пятьдесят на пикник. "Пикником" здесь называли работы в степи по сушке фекалий примерно в четырех километрах от рудника. Экскременты десяти тысяч человек вывозились туда, сушились и выдавались окрестному населению для удобрения полей. Правда, на "пикнике" скверно пахло, но все же работа под открытым небом, в поле была спокойнее и легче, чем под землей. - С охраной? - Нет, я буду сам сопровождать. Окидзима заворочал своими выпуклыми глазами: - В последнее время ты действуешь слишком самостоятельно. Смотри, как бы чего не вышло... - Ты прав,-- Кадзи жалко улыбнулся.-- Но я решил больше не писать докладов в правление. Предложение об оплате труда спецрабочих не принято. Новые правила обращения с ними не получили одобрения. Ты что же, думаешь, что мое предложение убрать колючую проволоку вызовет восхищение? Фирме нужна лишь руда, которую добывают спецрабочие, и ей нет никакого дела ни до рабочих, ни до нас с тобой. Вот я и решил действовать на свой страх и риск. Может быть, этим чего-нибудь добьюсь. Окидзима молчал. Самостоятельные действия Кадзи таили в себе опасность. Это было, пожалуй, опаснее, чем побои, к которым порой пытался прибегать Окидзима. Но, с другой стороны, сделать для спецрабочих все сразу было невозможно, поэтому ничего другого не оставалось, как действовать полумерами. Но как все это объяснить пленным? Кадзи чувствовал, что он зашел в тупик. Если спецрабочие ему поверили, они прекратят побеги, но это значит, что данные им обещания надо выполнять. Однако чтобы выполнить эти обещания, ему предстоит борьба с правлением, а может быть, и с армией, которая в десять раз сильнее, чем фирма. И победить он может лишь в том случае, если представит доказательства, что спецрабочие покорно следуют за Кадзи во всех его начинаниях. А для этого в свою очередь необходимо полное доверие к нему со стороны пленных. А уж если они не поверят, то побеги не прекратятся. И это, пожалуй, все, что им останется, чтобы доказать, что они тоже люди. И Кадзи должен молчаливо признать это их право и тем самым поставить под угрозу собственное благополучие и даже жизнь. Но как заслужить их полное доверие? Ведь перед ним закрыты все пути! Ему запрещают сделать для пленных что-нибудь хорошее. Кадзи отправился на сушку фекалий на следующий день. Пятьдесят человек, ступив на землю, не огороженную колючей проволокой, подняли головы и долго смотрели на голубое небо, где освежающе пылало яркое солнце. Все работали как-то по-особому, радостно, без понукания. Кадзи часто объявлял перерыв. Не раз он хотел заговорить с Ван Тин-ли, но ему все казалось, что тот догадается о его сомнениях, о его неуверенности, и не заговаривал. На лицах рабочих, вернувшихся в бараки, когда солнце уже стало заходить, не было и следа обычной усталости. Казалось, они вернулись действительно с пикника. Правда, все были и на этот раз молчаливы. Но когда последний рабочий вошел за проволоку, Ван Тин-ли обернулся к Кадзи и улыбнулся. И только один Кадзи чувствовал себя совершенно разбитым.

8

-- Скажи, Митико, почему сегодня с пикника никто не убежал? Ведь там это было сделать так легко! -- спросил Кадзи у Митико, склонившейся у топки. - По-моему, они начали тебе верить.-- И Митико, выпрямившись, проверила температуру воды в ванне. - Нет, боялись! Думали, что это какой-то подвох. Как только убедятся, что ничего нет, побегут. - И что же тогда? Прекратишь эти прогулки? - Нет. - Но ведь это опасно! Они могут и тебя убить! - Ну, до этого не дойдет. В общем на первый раз все обошлось благополучно. Правда, беспокойство его не покидало, но настроение было отличным. Ван Тин-ли на обратном пути спросил, будет ли он и в дальнейшем выводить их на работы в поле, хотя бы по очереди, Кадзи ответил, что лишь в том случае, если он, Ван, прекратит побеги. Но как бы там ни было, самому-то Вану Кадзи ни за что не даст убежать; его он сам должен выпустить из-за колючей проволоки. А что, если привести Вана к себе и поговорить с ним? Кадзи взглянул на Митико: -- Может быть, и ты искупаешься? Митико улыбнулась, показав белоснежные зубы: - Хорошо. Встав на дощатую решетку, она мгновенно разделась. В тусклом свете ее белое тело казалось еще более упругим. Кадзи смотрел на нее, не отрываясь. Митико подошла к ванне, и Кадзи молил небо, чтобы больше не было ни побегов, ни разговоров с жандармами. Если еще такое случится, он, пожалуй, потеряет Митико. А он не может без нее... - Послушай,-- сказала Митико, входя в ванну.-- Ведь, как я слышала, производительность на руднике поднялась? - Да, и примерно настолько, насколько мы предполагали. - А за спецрабочих ты сейчас спокоен? - Почти. Но почему ты спрашиваешь об этом? - Если твои пленные успокоятся, может быть, ты попросишь отпуск? Мы съездим в город... - Об этом я не думал,-- ответил Кадзи и вышел из ванны. - Попроси, ладно? -- Митико подняла на него глаза. - Хватит! Сейчас я думаю только о тебе. - Неправда, ты всегда думаешь о них,-- она прижала его голову к своей груди.-- В городе ты хоть отдохнешь немного, забудешь о работе. Отпуск ему необходим. Если так будет продолжаться, его нервы сдадут. И тогда в их жизни останется только колючее отчуждение. Что бы они ни делали, все их будет раздражать, начнутся раздоры. У нее заныло сердце; неужели это когда-нибудь может случиться? Она вспомнила их последнюю размолвку. Горечь от нее еще не прошла, какая-то ссадина упорно не заживала, то и дело напоминала о себе. - Съездим в город, хорошо? Сколько дней они могут тебе дать? - Не больше трех... - Ну и прекрасно.-- Она всем телом прижалась к мужу.-- Ты будь понастойчивей! Директор, конечно, скажет, что ему будет трудно, а ты не отступай! Кадзи не ответил. Он жадно смотрел на Митико. На ее теле блестели капельки воды. И вдруг он почувствовал, что все эти полгода, что он живет в Лаохулине, он ласкал это прекрасное тело как-то механически... Сколько же невозвратимых бесценных ночей он потерял! Сто восемьдесят ночей! Как он мог... -- Когда ты работал в правлении, ты был совсем не такой,-- сказала Митико, встречая взгляд Кадзи увлажненными глазами.-- Правда, ты и там был очень занят, но все же не был рабом своего дела. - Возможно... Кадзи сел на скамейку. -- В недалеком будущем ты, наверно, станешь большим человеком, может быть, каким-нибудь директором-распорядителем, но молодость от тебя тогда уже уйдет. - Что ты говоришь! - Да, да! -- решительно сказала Митико.-- И я тогда уже... - Я ведь люблю не большого начальника, а тебя! Кадзи сунул голову под кран, чтобы скрыть слезы, набежавшие на глаза. Кто же он такой в конце концов? Непоследовательный гуманист, послушный чиновник? Феминист, сочувствующий уличной девке и забывающий о жене? Верный слуга и способный работник, приумножающий военную мощь Японии? Глупец, расстрачивагощий себя в какой-то страсти, которой, возможно, в нем совсем и нет? А перед глазами его стояла сверкающая, свежая молодость, и его грудь теснило желание. Шесть месяцев назад он продал кусочек своей души, чтобы получить право владеть этой юной красотой. А теперь выходит, он продает и эту красоту, и свою душу, приобретая взамен только терзания. - Если все будет спокойно, я возьму отпуск,-- сказал Кадзи.-- Ты права. - Обязательно возьми, прошу тебя! -- И Митико потянулась к нему. - Хорошо... Кадзи обхватил Митико за плечи. Сильные руки приподняли ее и вытащили из ванны.

9

Пикники устраивались уже несколько раз с интервалом в два-три дня. Все сходило пока благополучно. Однажды Кадзи взял с собой и Чена. Во время перерыва Кадзи спросил его: - Как себя чувствует мать? Все еще плоха? - Так себе, все болеет,-- стараясь не глядеть на Кадзи, ответил Чен. - Все еще просит белой муки? Чен мельком взглянул на Кадзи и тут же опустил глаза. Он стал рисовать на земле чайникоподобную голову хозяина пампушечной, лицо складского сторожа, фигуру мадам Цзинь. Затем все стер. - Она уже смирилась! -- очень тихо ответил Чен и чуточку покраснел. (С того дня пампушечник давал ему муку, хоть и понемногу.) - Тогда я был виноват. Ты меня прости. Ты, наверно, решил, что мне нельзя доверять, что у меня слова расходятся с делом? У Чена сильнее забилось сердце, он опять мельком посмотрел на Кадзи. - Я иногда несдержан, я это знаю. - Да что вы... Теперь слишком поздно, он уже совершил непоправимое. Если Кадзи узнает, что он наделал, ему не сдобровать. Некоторое время оба молчали. В бездонном синем небе молодо сияло солнце. Кадзи внезапно сказал: -- Я недавно просматривал списки служащих-китайцев. Оказывается, Чао из трансформаторной учился с тобой в одной школе! У Чена от испуга запершило в горле, и он проглотил слюну. - Да. - Вы, верно, друзья? - Да. Немного подумав, Кадзи спросил: -- Интересно, кто тогда выключил ток? Чен отвернулся. Этот Кадзи обязательно заметит, что кровь прилила к его щекам! Люди ведь не могут испариться,-- продолжал Кадзи.-- В тот вечер дежурили японец Акияма и Чао... - Вы думаете, это Чао? -- глухо спросил Чен. Сердце у него забилось сильнее. С рассеянным видом, словно вглядываясь вдаль, Кадзи сказал: -- Скажи ему, чтобы он больше этого не делал. Чен решился было во всем признаться, но Кадзи уже встал. -- Ну, давай работать.