На Форсайтской Бирже (Рассказы)

- Сказать можно что угодно, - проворчал Сомс.

- Но ты ведь доволен?

- Доволен, что мы не подвели, это да. Но тут всем достанется. Где твой Бенедикт?

Уинифрид быстро подняла голову.

- О, - сказала она. - Но ведь он даже не записывался в армию.

- Значит, запишется, - мрачно произнес Сомс. - Ты правда думаешь, что это так серьезно?

- Серьезнее некуда. Попомни мои слова.

Несколько минут Уинифрид молчала; на лице ее, обычно светски непроницаемом, появилось такое выражение, будто кто-то приподнял над ним шторку. Она сказала едва слышно:

- Счастье, что у Вэла больная нога. Сомс, неужели ты думаешь, что они вторгнутся сюда?

- Только если совсем потеряют голову. Все зависит от флота. Говорят, есть там один дельный, по фамилии Джеллико {Джон Джеллико (1859-1935) английский адмирал.}, а, впрочем, кто его знает. Тут еще эти цеппелины... Отдам Флер в какую-нибудь школу на западе.

- Запасать провизию нужно?

- Если все начнут запасать, будут перебои, а это не годится. Чем меньше суеты, тем лучше. Я завтра уеду к себе первым поездом. А сейчас пойду спать. Покойной ночи.

И он поцеловал сестру в лоб, мельком взглянув на ее лицо, над которым все еще не задернули шторку.

Он хорошо выспался и еще до полудня вернулся домой. Радость Флер, выбежавшей встречать его, и солнечный покой реки пролили бальзам на его сердце, так что он не без аппетита позавтракал. После завтрака к нему на веранду пришел старший садовник.

- Выставку цветов отложили, сэр. Сегодня не откроют. А немцы, похоже, зарвались, сэр, как вы полагаете?

- Не знаю, - сказал Сомс. Все, казалось, воспринимали войну, как веселый пикник, и это раздражало его.

- И лорд Китченер, на счастье, здесь, - сказал садовник. - Уж он-то им покажет!

- Война может продлиться и год и больше, - сказал Сомс. - Так что не тратьте зря деньги, понятно?

Садовник удивился.

- А я думал...

- Думайте, что хотите, но никаких лишних трат, и готовьтесь сеять овощи. Ясно?

- Ясно, сэр. Так вы думаете, это дело серьезное, сэр?

- Да, - сказал Сомс.

- Слушаю, сэр.

Садовник удалился. И у этого ветер в голове! В том-то и беда: сердце у людей доброе, а вот голова не работает. У немцев, говорят, головы большие, круглые, а затылок срезан. Да, помнится, так оно и есть. Он вошел в дом и взял "Таймс". Читать газеты - больше как будто ничего и не оставалось. Вошла Аннет с румянцем на щеках и клубком шерсти в руке.

- Ну, - сказал он, выглядывая из-за газеты, - теперь ты довольна?

Она подошла ближе.

- Брось газету, Сомс, дай я тебя поцелую.

- Это по какому же случаю?

Аннет отбросила газету в сторону и села к нему на колени. Потом положила руки ему на плечи, наклонилась и поцеловала его.

- Потому что вы не покинули мою родину в беде. Я горжусь Англией.

- В первый раз слышу, - сказал Сомс. Она была не легонькая, от нее пахло вербеной. - Не знаю, право, - добавил он, - какую пользу мы можем принести. Разве что на море.

- О, но это все, что нужно. Теперь мы не приперты к стене, мы опираемся на вас.

- Ты-то безусловно, - сказал Сомс, нисколько, впрочем, не огорчаясь этим обстоятельством.

Аннет встала. Вид у нее был преображенный.

- Теперь мы разобьем этих ужасных немцев. Сомс, нужно расстаться с фрейлейн. Нельзя больше ее держать.

- Я этого ждал. Но почему? Она-то чем виновата?

- Оставить в доме немку? Нет!

- Да почему? Какой от нее вред? А если ты ее уволишь, что ей делать?

- Что угодно, лишь бы не в моем" доме. Почем мы знаем, может, она шпионка.

- Чушь!

- Ах, вы, англичане, так туго соображаете, всегда спохватываетесь слишком поздно.

- Не вижу проку в истериках, - буркнул Сомс.

- О нас будут говорить по всей округе.

- Пусть говорят.

- Non! Я уже сказала ей, чтобы собиралась. А Флер после каникул отдадим в закрытую школу. Не возражай, Сомс, я не оставлю в своем доме немку. "A la guerre comme a la guerre".

Сомс проворчал что-то очень неодобрительное. Ну, закусила удила! Чувство справедливости в нем" было глубоко оскорблено, однако рассудок подсказывал, что если спорить с Аннет, положение станет невыносимым.

- Тогда пришли ее ко мне, - сказал он.

- Только не вздумай с ней нежничать, - сказала Аннет и ушла.

"Нежничать"! Это слово возмутило его. "Нежничать"! Он все еще возмущался, когда до его сознания дошло, что гувернантка стоит перед ним.

Это была молодая женщина высокого роста, румяная, с немного выступающими скулами и честными серыми глазами, и стояла она молча, сцепив опущенные руки.

- Скверная получилась история, фрейлейн.

- Да, мистер Форсайт. Madame говорит, что я должна уехать.

Сомс кивнул.

- Французы очень эмоциональны. У вас есть какие-нибудь планы?

Гувернантка покачала головой. Сомс прочел в этом движении полную безнадежность.

- Какие у меня могут быть планы? Никто не захочет меня держать. Мне нужно было уехать в Германию неделю назад. А теперь меня выпустят?

- Почему бы нет? Мы ведь здесь не на побережье. Поезжайте в Лондон, поговорите с кем следует. Я дам вам письмо, подтвержу, что вы отсюда не выезжали.

- Благодарю вас, мистер Форсайт. Вы очень добры.

- Я-то не хочу, чтобы вы уезжали, - сказал Сомс. - Все это глупости; но тут я бессилен. - И, заметив, что на скулах у нее блестят две большие слезы, он поспешил добавить: - Флер будет скучать без вас. Деньги у вас есть?

- Очень мало. Я все время отсылала мое жалованье старикам родителям.

Вот оно! Старики родители, Малые дети, больные, и все прочее. Жестоко это! И он же сам толкает человека в пропасть! А внешность у нее приятная. Ничего ей не поставишь в упрек, кроме войны!

- На вашем месте, - сказал он медленно, - я бы не стал терять времени. Поезжайте сейчас же, пока они еще только осматриваются. А потом начнется такая истерика... Погодите, я дам вам денег.

Он подошел к старинному ореховому бюро, которое купил по случаю в Рэдинге, - прекрасная вещь, с потайным ящичком, и продали за бесценок. Сколько же ей дать? Все так неопределенно... Она стояла совсем тихо, но он чувствовал, что слезы бегут у нее по щекам.

- Ну их к черту, - сказал он вполголоса. - Я дам вам жалованье за три месяца и пятнадцать фунтов наличными на дорогу. Если вас не выпустят, дайте мне знать, когда все истратите.