В огне повенчанные. Рассказы

— Темно же, товарищ лейтенант!

— Где находится часовой?

— У будки. Ходит, курит. На минуту заходил в будку, куда-то звонил. Орал здорово, но ничего не поймешь. Мы хотели его накрыть — не разрешил сержант без вашего приказания.

— Правильно сделал. Возьмем умнее. Где они сейчас?

— Залегли метрах в ста от будки, в кустах орешника. Ждут вашего приказания.

— Ползи к ним и передай мой приказ: часового буду снимать я и два моих бойца: Иванников и Солдаткин. Если во время стычки случится что-нибудь непредвиденное и нам придется отходить — прикроете нас огнем. А сейчас ползи к ним.

Вакуленко шмыгнул за кусты орешника и растворился в темноте.

Прошли еще метров триста. Связистам приходилось пробираться с катушками через сплошные завалы. А когда вышли и а чистую просеку, все увидели огни аэродрома. Казалось, он был совсем рядом, не больше чем в полукилометре. Однако для того чтобы корректировать огонь орудии, необходимо обозревать весь аэродром. А для этого нужно выходить на окраину леса.

«Но что же делать с часовым? У него в будке телефон. Малейший подозрительный треск или шорох — и он даст сигнал в караульную команду, прибудет целый наряд. Говорят, немцы аэродромы охраняют с собаками. Если тянуть провод левее или правее поста, то где гарантия, что метрах в двухстах или ближе нет следующего поста боевого охранения? К тому же могут быть и мины… И эти проклятые овчарки».

Тревожные мысли, сменяя одна другую, проплыли в голове Казаринова, пока он стоял посреди просеки и смотрел в сторону аэродрома, над которым светлыми планками веера, время от времени скрещиваясь, проносились лучи прожекторов, установленных где-то слева и справа — а где: с просеки, из глубины леса, — разглядеть было невозможно.

Наконец провод протянут к самой опушке леса. Впереди, метрах в ста, да фоне аэродромных огней показался силуэт постовой будки аэродромного охранения. Левее будки, преграждая лесную дорогу, темнело длинное бревно шлагбаума.

Казаринов дал знак рукой: всем ложиться. Солдаткин и Иванников легли рядом. Все трое дышали тяжело, зорко вглядываясь в сторону будки и шлагбаума.

— Солдаткин! — прошептал Казаринов.

— Слушаю вас!

— Как только уберем постового — встанешь на его место.

— Зачем? — дрогнувшим голосом спросил Солдаткин.

— На случай если, пока я с Иванниковым буду связываться с батареей, у них вдруг подоспеет смена караула.

— И что мне тогда делать?

— Подпустишь шагов на десять и бросишь под ноги разводящему и часовому сразу пару лимонок. Только бросай с умом: сразу же ложись или ныряй за будку.

— Так они же всполошатся, когда увидят и услышат разрывы гранат. Караул поднимут в ружье.

— Не успеют. Пока будут поднимать караул в ружье — по аэродрому из двенадцати орудий залповым огнем жахнет капитан Осинин. Им будет не до смены караула и не до будки у шлагбаума. А сейчас ползи к связистам и живей тяни сюда провод!

Солдаткин скрылся за кустами.

Времени без пятнадцати час… «Осинин уже давно на проводе. Поди, весь — клубок нервов, ждет», — подумал Казаринов.

Не прошло и пяти минут, как, шелестя по траве кабелем, сзади подползли два связиста с тремя еще непочатыми катушками провода. Четвертая катушка была размотана наполовину.

Вместе со связистами и Иванниковым, которым он дал знак следовать за ним, Казаринов, дополз до последних кустов опушки. Залегли, соблюдая интервал между собой в три-четыре шага.

Теперь перед Казариновым и бойцами во всем своем пространственном размахе лежало ровное поле аэродрома, на котором здесь и там — чем ближе, тем яснее и четче — вырисовывались самолеты. Казаринов попытался сосчитать, но, досчитав до тридцати, сбился. Да и не было смысла терять время па это.

У будки прохаживался часовой. Когда лучевые ножи прожекторов, скользившие над аэродромом, доходили до сектора обзора, находящегося в одной вертикали с будкой и шлагбаумом, Казаринов отчетливо видел на ослепительно ярком фоне силуэт высокого остроплечего человека с автоматом на груди.

Осветительная ракета вспыхнула в темном небе неожиданно. Повиснув на парашютике, она ярко озарила бледно-голубоватым светом самолеты, которых раньше не было видно. Казаринов не выдержал и поднялся на колени. Теперь он, как днем, отчетливо видел из-за куста не только самолеты, но и кирпичные домики служебных помещений, склады, темные контуры капониров, штабеля бревен и досок, множество чем-то груженных транспортных автомашин, бензозаправщиков…

Людей на аэродроме не было видно.

Не успела падающая ракета погаснуть, как на смену ей, почти на той же высоте, вспыхнула другая. Как и первая, она до рези в глазах осветила аэродром, Казаринов взглянул на часы. Без двух минут час. «Потерпи, Максимыч… Потерпи, старина, еще минут пяток… Мы все сделаем так, как приказал командир полка», — мысленно разговаривал сам с собой Казаринов и чувствовал, как сердце в груди билось сильными упругими толчками. Нервничал.

Рядом с будкой, почти в створе с ней, стояла на попа опрокинутая бензоцистерна. Кругом ни кустика. А до будки и до часового шагов пятьдесят, не меньше. Снова вспыхнула ракета. Казаринов повернулся и увидел до голубизны бледные лица связистов и Иванникова. Солдаткин лежал в двух шагах впереди. Сержант-связист только что подсоединил телефон к кабелю и был готов каждую секунду по приказанию Казаринова выйти на связь с капитаном Осининым.

Иванников повернулся к командиру и хотел что-то спросить, но, увидев в его руках пистолет и нож, осекся и подполз вплотную к Казаринову.

— Товарищ лейтенант, разрешите мне? — надсадно задышал он над ухом Казаринова.

— Чего?

— Ведь если… в случае чего… никто из нас не умеет корректировать огонь. Дайте нож, я поползу к цистерне. Я сниму его.

С минуту Казаринов колебался, не отрывая глаз от часового, мерно и лениво прохаживающегося вдоль темного бревна шлагбаума. Стоило лейтенанту только представить, что вдруг его налет на часового кончится тем, что ею убьют и он не сможет корректировать огонь, как по спине его пробежал холодок. Двенадцать заряженных орудий ждут его команды. Несколько сот тяжелых снарядов поднесены батарейцами к лафетам пушек. И все ждут его, казариновского сигнала, его команд. И вдруг все это может сорваться только из-за того, что никто, кроме пего, не обучен нехитрому военному ремеслу корректировать артиллерийский огонь.

Казаринов протянул Иванникову нож, а потом, после некоторого раздумья, сунул ему и пистолет.

— Не возьмешь ножом — бей из пистолета, в упор.

— А потом?

— Забирай автомат и ко мне! К цистерне ползи, когда он повернется к тебе спиной. Пойдет назад — замри и лежи. Постарайся незамеченным добраться до цистерны. Встань за ней — и жди. Появится из-за цистерны — тогда орудуй. Пистолет пускай в ход в крайнем случае.

Иванников хотел было ползти вперед, но в следующее мгновение замер. Новая ракета, ослепительно повисшая над аэродромом, в четвертый раз отчетливо прорисовала темные контуры бомбардировщиков, штурмовиков и стоящих в дальнем правом углу с виду неказистых «рам». За четыре недели войны столько его боевых друзей полегло под бомбами и пулеметными ливнями этой простой по конструкции, тихоходной, но очень коварной машины.

В наступившей тишине, когда были слышны приглушенные расстоянием стуки, доносившиеся откуда-то из глубины аэродрома, до слуха Казаринова вдруг донеслись звуки телефонного зуммера.

— Наш? — Казаринов резко повернулся в сторону сержанта-связиста.

— Не наш. Это из будки, — прошептал сержант. Часовой, не дойдя до конца шлагбаума, остановился, зачем-то резко повернулся в сторону леса, заставив Казаринова и всех, кто был с ним, затаить дыхание. С минуту постояв неподвижно, словно к чему-то прислушиваясь, он направился к будке, через полуоткрытую дверь которой неслись приглушенные звуки телефонного зуммера.

Не ожидая команды, Иванников, пригнувшись, как тень метнулся в сторону цистерны. Успел. Прильнул спиной к цистерне, стоял и ждал. Ракета еще не полностью сгорела в воздухе, и поэтому Казаринову была хорошо видна не только фигура Иванникова, но и лунный отблеск от лезвия финского ножа, зажатого в его правой руке.