На Форсайтской Бирже (Рассказы)

- Вы, пожалуй, скажете, - произнес он вдруг, когда Сиоили закрыла рояль, - что и эти дрезденские вазы вам не нравятся?

Никто не понял, кому был адресован этот вопрос и чем вызван, поэтому никто не ответил.

- Я их купил у Джобсона в 67 году, а теперь они стоят втрое дороже, чем я заплатил.

На этот раз ответила Рэчел:

- А вам самому, папа, они нравятся?

- Мне? При чем тут это? Они настоящие и стоят кучу денег.

- Так ты бы продал их, Джемс, - сказала Эмили. - Они сейчас не в моде.

- Не в моде? Они будут стоить еще дороже к тому времени, как я умру.

- Выгодная покупка, - сказала про себя Сисили.

- Что, что? - спросил Джемс, у которого слух иногда вдруг оказывался неожиданно острым.

- Я сказала: "Выгодная покупка". Разве это не так, папа?

- Конечно, выгодная. - По тону его было слышно, что будь это не так, он бы их не купил. - Вы, молодежь, ничего не смыслите в деньгах, только тратить умеете. - И он покосился на зятя, который прилежно разглядывал свои ногти.

Эмили, отчасти чтобы умиротворить Джемса, который, как она видела, уже разволновался, отчасти потому, что сама любила карты, велела Сисили раздвинуть ломберный столик и оказала благодушно:

- Иди к нам, Джемс, сыграем в Нап {Сокращенное "Наполеон" - карточная игра.}.

Они уже довольно долго сидели за зеленым; столиком, играя по фартингу и время от времени прерывая игру взрывами смеха, как вдруг Джемс сказал:

- Иду на все! - В этой игре на него всегда нападала своего рода удаль. При ставке в фартинг он мог выказать себя отчаянным! малым за очень небольшие деньги. Он быстро проиграл тринадцать шиллингов, но это не умерило его пыла.

Наконец, он встал от стола в прекрасном настроении и объявил, что проигрался в лоск.

- Не знаю, - сказал он, - я почему-то всегда проигрываю.

Гондекутер и все порожденные им тревоги улетучились у него из головы.

Когда Уинифрид и Дарти ушли - последний, так и не затронув вопроса о финансах, - Джемс, почти совсем утешенный, отправился с Эмили в спальню и вскоре уже похрапывал.

Его разбудил оглушительный удар и долгое прерывистое громыхание, подобное раскатам грома. Звуки шли откуда-то справа.

- Джемс! Что это? - раздался испуганный голос Эмили.

- Что? - сказал Джемс. - Где? Куда ты дела мои туфли?

- Наверно, молния ударила. Ради бога, Джемс, будь осторожнее!

Ибо Джемс уже стоял в ночной рубашке возле кровати, озаренный слабым светом ночника, длинный, как аист.

Он шумно понюхал воздух.

- Ты не чувствуешь, паленым не пахнет?

- Нет, - сказала Эмили.

- Дай мне свечу.

- Накинь шаль, Джемс. Это не могут быть воры - они бы так не шумели.

- Не знаю, - пробормотал Джемс. - Я спал.

Он взял у Эмили свечу и, шлепая туфлями, направился к двери.

- Что там такое? - спросил он, выйдя на площадку. В смешанном свете свечей и ночника его глазам предстало несколько белых фигур - Рэчел, Сисили и горничная Фифин, все в ночных рубашках. Сомс, тоже в ночной рубашке, стоял на верхней ступеньке, а в самом низу маячил этот растяпа Уормсон.

Голос Сомса, ровный и бесстрастный, проговорил:

- Это Гондекутер.

И верно - огромная картина лежала плашмя у подножия лестницы. Джемс, держа свечу над головой, сошел по ступенькам и остановился, глядя на поверженного Гондекутера. Все молчали, только Фифин сокрушенно пролепетала:

- Ла ла!

На Сисили напал вдруг неудержимый смех, и она убежала.

Тогда Сомс сказал вниз, в темный колодец, слабо озаренный свечой Джемса:

- Не беспокойтесь, отец: ничего с ней не сделалось, она ведь была незастекленная.

Джемс не ответил. Со свечой в опущенной руке он прошел обратно по лестнице и молча удалился в спальню.

- Что там случилось, Джемс? - спросила Эмили. Она так и не вставала с постели.

- Картина обрушилась - что значит сам не последил. Этот растяпа Уормсон! Где у тебя одеколон?

Он вытерся одеколоном и лег. Некоторое время он молча лежал на спине, ожидая комментариев Эмили. Но она только спросила:

- Голова у тебя не разболелась, Джемс?

- Нет, - сказал Джемс. Она вскоре заснула, но он еще долго лежал без сна, глядя во все глаза на ночник, как будто ждал, что Гондекутер сыграет с ним еще какую-нибудь штуку - и это после того, как он купил его и дал ему приют у себя в доме!

Утром, сходя вниз к завтраку, он прошел мимо картины - ее уже подняли, и она косо стояла на ступеньках - один край выше, другой ниже, прислоненная к стене. Белый петух по-прежнему имел такой вид, словно готовился выкупаться. Перья плавали по воде, изогнутые, как ладьи. Джемс прошел в столовую.

Все уже сидели за завтраком, ели яичницу с ветчиной и были подозрительно молчаливы.

Джемс положил себе яичницы и сел.

- Что ты теперь думаешь с ней делать, Джемс? - спросила Эмили.

- Делать с ней? Конечно, повесить обратно.

- Да что вы, папа! - сказала Рэчел. - Я сегодня ночью так напугалась!

- Стена не выдержит, - сказал Сомс.

- Что? Стена крепкая.

- Картина, правда, чересчур велика, - сказала Эмили.

- И никому из нас она не нравится, - вставила Сисили. - Такое чудище, да еще желтая-прежелтая!

- Чудище! Скажешь тоже! - буркнул Джемс и замолчал. Потом, вдруг выпалил, брызгая слюной: - А что же я, по-вашему, должен с ней сделать?

- Отослать обратно; пусть опять продадут.

- Я ничего за нее не выручу.

- Но вы же говорили, папа, что это выгодная покупка, - сказала Сисили.

- Конечно, выгодная!

Снова наступило молчание. Джемс искоса поглядел на сына; что-то жалкое было в этом взгляде, как будто он взывал о помощи. Но все внимание Сомса было сосредоточено на яичнице.

- Вели убрать ее в кладовую, Джемс, - кротко посоветовала Эмили.

Джемс покраснел между бакенбардами, и рот у него приоткрылся. Он опять посмотрел на сына, но Сомс продолжал есть. Джемс взялся за чашку. Что-то происходило в нем, чего он не умел выразить. Как будто его спросили: "Когда выгода бывает невыгодной?" - и он не знал ответа, а они знали. Времена изменились, что-то новое носится в воздухе. Уже нельзя купить вещь только из тех соображений, что она стоит дороже, чем за нее просят!.. Но ведь это это конец всему! И внезапно он проворчал:

- Ладно, делайте, как хотите. Только, по-моему, это значит выбрасывать деньги!