Прометей, или Жизнь Бальзака

Наконец в тихий майский вечер они прибыли в Париж. Утром этого самого дня старуха мать покинула дом и уехала в фиакре, предварительно украсив, по приказанию сына, жардиньерки цветами и поставив в вазы кустики капского вереска. В сумерки на улице Фортюне остановилась дорожная карета. Из нее, задыхаясь, вылез почти слепой мужчина, изнуренный двухдневным перегоном и бессонницей, а за ним - все еще красивая женщина. Кучер позвонил. Никакого ответа. В доме, однако, жили, в окна видно было, что все комнаты освещены и украшены цветами. Несмотря на долгие и громкие звонки, никто не вышел отворить дверь. Прибытие, которое Бальзак хотел обставить столь торжественно, походило на дурной сок. Среди ночи кучеру пришлось идти к слесарю Гримо, проживавшему на улице Фобур-Сент-Оноре в доме N_175. Когда же наконец супругам удалось войти в особняк, так любовно убранный, они убедились, что на Франсуа Мюнха, их слугу, внезапно напало буйное помешательство. Он все разгромил в доме, потом забаррикадировался. Чтобы сдать его в больницу, надо было дождаться рассвета. Расплатившись со слесарем, с кучером и отпустив обоих, Ева ушла к себе, в красную спальню, а Оноре к себе, в голубую спальню. Последний лоскуток шагреневой кожи, лежавший в его жилетном кармашке, стал совсем маленьким - не больше лепестка розового подснежника.

XLI. НАВСТРЕЧУ СМЕРТИ

Когда дом построен, в него входит Смерть.

Турецкая пословица

"Бильбоке доехал в таком ужасном состоянии, в каком ты никогда его не видела. Он ничего не видит, не может ходить, то и дело теряет сознание", писала Ева своей дочери Анне. Бальзак не в силах был подняться с постели, жена сидела возле него. На следующий же день после его возвращения доктор Наккар навестил своего пациента и друга. Испуганный состоянием больного, он тотчас потребовал созвать консилиум, который и состоялся 30 мая. Врачи предписали пустить кровь или поставить кровососные банки, давать слабительное и мочегонное; предписали избегать всяких волнений, говорить мало и вполголоса.

В заметках доктора Наккара говорится и о его личном впечатлении. У него уже не было никакой надежды. Бальзак внешне так изменился, что эта перемена ни от кого не могла укрыться. "А уж тем более от врача, который пользовал, изучал и любил больного с детских его лет. Каким зловещим признаком была для него эта перемена!" Наккар установил, что болезнь сердца развилась и приняла новый, роковой характер. Бальзак задыхался, говорил отрывисто, прерывающимся голосом. Однако в течение нескольких дней надеялись, что лечение и отдых улучшат - хотя бы временно - его состояние.

Госпожа де Бальзак сохраняла олимпийское спокойствие, очень подходившее к ее челу Юноны. В письме от 7 июня к "возлюбленной дочери, дитяти своего сердца" она со странным равнодушием сетует, что не может "избавиться от бивуачных порядков в доме, отчего уходит так много времени, и притом досаднейшим образом".

Бальзак, почти совсем потерявший зрение, диктовал жене свои письма. Эта работа, медицинский уход, домашние хлопоты так поглощали хозяйку дома, что она едва урывала в сумерки минутку, чтобы походить в садике "между кустами цветущей сирени и отцветающего ракитника" и подумать о своих детях, "погружаясь мыслями в даль грядущего".

Когда Ева де Бальзак говорила в письмах о своем желании "жить в уединении с двумя своими дорогими детками", была ли у нее уверенность, что ее мужу недолго осталось жить? Такого впечатления не создается. "Лечение, - говорит она, - дало прекраснейшие результаты. Бронхит прошел, глаза начинают видеть, обмороки прекратились; припадки удушья случаются все реже". Но госпожа де Бальзак не может отойти от своего больного. Ей даже некогда съездить в монастырь, навестить Лиретту Борель, в монашестве именуемую сестрой Марией-Доминикой. Ева - преданная сиделка.

Преданная и мужественная. Она стойко переносит перемену в условиях жизни, усталость и тревогу.

"Никогда я не чувствовала себя так хорошо. Воздух Франции очень полезен для моего здоровья... Я наконец познакомилась со свекровью; так как обязанности сиделки не дают мне выходить из дому, она сама приехала навестить сына; здоровье ее совсем поправилось, а что касается ее самой, то, между нами будь сказано, это elegantka zestarzala [престарелая щеголиха (польск)], вероятно, она была очень хороша собой... К счастью, она не так уж часто будет требовать от нас внимания и почтения, ибо на лето уехала в Шантильи. Дочь мне больше нравится, очень маленькая, кругленькая, как шарик, но у нее есть и ум и сердце. Муж ее прекрасный человек, а девочки просто прелесть".

Между Евой де Бальзак и Лорой Сюрвиль завязалась дружеская переписка.

Ева - Лоре Сюрвиль, 1 июня 1850 года:

"Бедному Оноре нынче утром пускали кровь... Наш чудесный доктор Наккар навещал его... Мы много говорили о вас нынче утром, и он был так растроган... Конечно, для вас не окажется новостью, что доктор Наккар одна из прекраснейших душ, какие вышли из рук Создателя".

Доктор Наккар у нее в большой милости: "Невозможно найти человека более ученого и вместе с тем более простого, более любезного и обаятельного". Софи Сюрвиль уже готова полюбить свою новую тетку, называет ее (в подражание дяде) "прелестная"; племянницы считают, что она оказывает благотворное влияние на своего гения. "С тех пор как дядя заболел, а потом женился, он стал такой милый и ласковый со своими". Все "небесное семейство" пьянеет от гордости, и все приятели чванятся оттого, что принц-президент Республики (Луи-Наполеон) приказал справиться о здоровье Бальзака.

Но Ева находит, что жизнь очень печальна "в этом несчастливом доме... Да неужели Господь Бог не сжалится наконец над нами? Неужели мы еще мало настрадались?" Но Бальзак хранит веру в будущее. Еще блестят его прославленные карие глаза с золотыми точечками, хотя лицо, покрытое могильной бледностью, опровергает этот уцелевший признак молодости. "Он стал лишь тенью самого себя..." - пишет Лоран-Жан, которого ужаснул облик друга. А Готье писал потом: "Нет ничего опаснее, как осуществленное желание... Совершился долгожданный супружеский союз; гнездышко для счастливой жизни выстлано пухом; "Бедные родственники" получили всеобщее признание. Это было слишком хорошо; ему оставалось только умереть... Но никто не ждал роковой развязки... Мы были твердо убеждены, что он переживет всех нас". Бальзак так часто и так убедительно говорил о долголетии, которое сулил ему колдун Балтазар, что и друзья в конце концов уверовали в это предсказание.