Избранные рассказы

Отец замолкает, и я не знаю, не знаю, что сказать, что сделать. Смотрю по сторонам, словно пытаясь найти какой-нибудь выход. Но где он? Дверь не годится для этого, и убежать некуда… Я понимаю, что от себя не уйдешь, и еще понимаю, что больше не заговорю в нашем доме о Сусане. Я буду вспоминать только Мануэлу, и стану расспрашивать о ней снова и снова, и никогда не забуду, что она жила на свете.

1955.

Ловец лангустов

(Перевод С. Шмидт)

Наша шхуна находилась в пяти-шести милях от кубинского берега. Я возился с якорем у кормы, но невольно следил за человеком, который сидел на веслах в лодке, стоявшей вдалеке от нас — корделя [17] три будет.

Иной раз уставишься в одну точку, сам не зная почему, пока не спохватишься, что глазеешь как дурень.

Так и я вдруг сообразил — ведь я смотрю на человека в лодке невидящим взором, и принялся его разглядывать. Гребец был не близко, и все же я заметил, что он маленького роста, сутулый, его короткие руки крепко сжимают весла, а голова низко опущена. Ажурная тень шляпы из пальмовых волокон падала на лицо. Я не мог понять, сгорбился ли он оттого, что ему постоянно приходится грести, в то время как товарищ ловит лангустов, или же он был сутулым от природы. Так или иначе, вид у него был довольно унылый — словно призрак какой. Впрочем, не знаю, может, все это мне только почудилось. И вот тут-то рыбак, недавно пришедший к нам, такой же ловец лангустов, как и тот, которого я только что рассматривал, произнес у меня за спиной, указывая на гребца:

— Этот тип как-то сказал: «У кого нет жены, тот пусть остается на борту», — и, весело посвистывая, отправился домой, а там он узнал, что жена его ушла с другим.

Рыбак громко захохотал, смеялась и вся команда. Я подумал — когда нет ветра, на море слышно каждое слово, и сказал об этом, с беспокойством оглянувшись на гребца, но тот по-прежнему сидел, низко склонив голову и медленно двигая веслами.

Вскоре начался бриз, и мы подняли якорь, намереваясь возвратиться в порт.

Однако слова рыбака запали всем в душу; мы стали толковать об изменах и о том, что обманутый муж должен либо убить жену, либо уж поступить так, как поступил один парень: застав жену с любовником, он потребовал с него песо, а потом ушел из дома, хотя прожил с женой десять лет, — пусть она знает, чего стоит женщина, которая отдается первому встречному. Затем хозяин шхуны заговорил про то, какое вкусное мясо у морской коровы, на которую запрещено охотиться, и каких трудов стоит убить ее, даром что беззащитная.

Был уже вечер, когда мы причалили к берегу. Я отправился в бар. Деревянное здание его покачивалось на волнах, и посетителей доставлял туда парусник. Я принялся рассматривать чаек, стаи рыб у самой поверхности воды, и вдруг снова увидел лодку и силуэт сидящего на веслах гребца. Он был от меня довольно далеко, как днем, но сейчас мне захотелось получше разглядеть выражение его лица и глаз. Неожиданно рыбак сложил весла и замер. Я решил, что он ищет, где бы пристать к берегу, потом понял: он слушает музыку, которая доносится из бара, — звуки дерзкой песенки наполняли вечерний воздух:

Я хотел остановить пластинку, да не успел: покуда я искал рычажок, рыбак уже повернул лодку и снова взялся за весла. У ног его ласково повизгивал щенок.

Вскоре мы возвратились в поселок. Вечером, сидя рядом со мной за столом, хозяин шхуны заметил:

— Что, не понравился вам рассказ?

Я не сразу понял, о чем тот спрашивает, но он тут же пояснил:

— Я говорю о рыбаке, от которого ушла жена.

— Я его не знаю.

Хозяин, помолчав минуту, продолжал:

— Много раз слышал я эту историю, и всегда она была мне не по душе. Люди судачат, потому что жизнь тяжелая, и мы, не осмеливаясь говорить о тех, кто выше нас, болтаем всякое о тех, кто ниже.

Я снова не понял, что имеет в виду хозяин; тогда он попытался объяснить:

— Видите ли, многие рыбаки занимаются ловлей лангустов. Иногда им приходится подолгу оставаться в море, жить на борту парусника, где нет другой каюты, кроме голой палубы, и другой крыши над головой, кроме высоких облаков в ночном небе. С восходом солнца все выглядит иначе, но горькая жизнь рыбака не меняется. На каждой лодке — два человека: один гребет, не разгибая спины, другой, лежа на носу и свесив голову за борт, ловит большим сачком лангустов. И так день за днем — будь то ветер или штиль, дождь или вёдро, и длится это всю жизнь, которая неизвестно когда кончится, понимаете?

— Да.

— А когда парусник возвращается в порт, рыбаки, забравшись в бак, где кишат лангусты, вытаскивают их, стоя по пояс, а то и по грудь в воде, и даже мешки на ногах не защищают от уколов клешней. Что остается тогда человеку? Заработанные им деньги? За лангустов платят хорошо, но завтра нужно снова выходить в море, и рыбак не может даже поехать в Гавану немного развлечься, как бы ему ни хотелось. Тогда рыбаки идут в бар послушать музыку, выпить бутылочку и встретиться с женщиной, понимаете? И больше ничего.

— Понимаю, хозяин.

— Я говорю обо всех рыбаках, хотя имею в виду одного, того, что сегодня утром рассказывал на шхуне о несчастном гребце, помните? Этот человек не может сказать, что ему не нравится его жизнь, потому как другой он не видел. Но иногда ему становится невмоготу и хочется на ком-нибудь сорвать зло, а на ком — не знает. Вот он и отводит душу, издевается над беднягой, которого жена бросила…

Хозяин умолк, попросил сигару и, не дождавшись моего ответа, заговорил снова:

— Я знаю того парня, у кого увели жену. Это уже не первый случай. Он тоже ловец лангустов, как и все мы, только у него заячья губа, и он маленького роста. Такой прячет от всех и губу, и душу… Понимаете?

— Да, ему, видно, не весело.

— Весело или нет, он человек, а ведь у каждого бывают радостные минуты, — например, когда влюбляешься; но если у человека такое лицо и такая душа, он обычно любит молча. Другие не скрывают своих чувств. Есть у них в жизни что-то хорошее и надежное, вот они и живут этим, пока живется. А у некоторых и того нет, и наш рыбак — один из них; они полагают, что если даже суждено им многое испытать в жизни, то все же по-настоящему никто не ответит на их любовь, понимаете? Вот этот рыбак отправился как-то в саванну и вернулся оттуда очень довольный. Так повторялось не раз, пока однажды вечером он не привел женщину, которая брела за ним следом, а он оглядывался по сторонам, будто взял чужое. Женщина шла босиком, была она тощая, невзрачная, безгрудая. Но такой мужчина, как он, не мог просить большего: хватит и того, что она женщина. В саванне живут плохо. Люди там изможденные, низкорослые, а побудут немного у моря — и, глядишь, оперятся. Так и эта женщина обрела постепенно все, чего ей недоставало. Она уже не ходила босая — едва рыбак высаживался на берег, он сразу же отправлялся за подарками для нее. И так его разбирало желание поскорее что-нибудь достать и принести ей, что он радовался и улыбался, хотя ботинки, которые он обувал лишь по праздникам, стирали ему в кровь ноги. Понимаете? Он жил только для нее, а потом настало время, когда он ходил сам не свой из-за жены и сынишки, который должен был появиться на свет и которого он ждал с трепетом, боясь, как бы заячья губа не досталась в наследство малышу. Тяжелое это было время для него; бывало, вся ловля шла прахом, оттого что он переставал грести и лодку уносило течением с хорошего места. Оно и не удивительно — человек занят своими мыслями, хоть у него и дел по горло, и целый день он не выпускает весел из рук. И вот жена родила ему сына — хорошего, здорового мальчика; больше всего отец радовался, что не наградил его заячьей губой.