Из сборника Маленький человек и другие сатиры

Уже протанцевали перуанские медвежата. Труппа Вольпо в красных трико еще раз проделала без сучка и задоринки все свои акробатические трюки. Квартет Миллигатауни показал "несравненную игру на черепках". "Человек-осел" прокричал ослом. Синьор Бенсони довел до конца попурри и тем дал возможность очень многим размять ноги. Арсенико с поразительной безнаказанностью проглотил множество предметов, клоуны передрались и помирились. Пела очаровательная вокалистка фрейлейн Тици, а потом вдруг, сняв парик и корсаж, превратилась в мужчину. Никто не скучал, и все же в течение всего вечера в зале чувствовалось ожидание еще более интересного номера - выступления новой "звезды".

Наконец она вышла, блистая белизной плеч и рук на фоне черного платья. Красавица, прибывшая прямо из Бразилии. Высокая, с черными, как вороново крыло, волосами и прелестным лицом цвета слоновой кости. Она спокойно улыбалась одними глазами и, казалось, приглашала всех заглянуть в таинственные родники танца. Протянув руки, более прекрасные и округленные, чем у других женщин, она сказала: "Леди и джентльмены, я хочу показать вам новинку: "Бразильское пугало, или как ползает гусеница".

В свете прожектора, направленного на нее со средней галерки, она отступила в угол сцены. Движение в зале прекратилось. Глаза всех обратились на нее. Растянув рот чуть не до ушей, широко расставив ноги и судорожно подергивая животом, она двигалась по сцене боком к затемненному залу. Ее голова была повернута так резко, что, казалось, вот-вот переломится шея. Лицо исказилось так, что сразу стало из красивого неописуемо безобразным. Она достигла кулис и двинулась обратно. Кто-то выкрикнул: "Epatant" {Восхитительно! (франц.).}. Ее руки, эти прекрасные белые руки, теперь казались желтыми и костлявыми. Вихляния ее стройных бедер стали неестественными. Все движения ее тела создавали законченную гармонию уродства. Дважды она так великолепно прошла по сцене. Зал затаил дыхание. Но вот музыка умолкла, лучи прожектора погасли, и она опять стояла перед зрителями, стройная и прекрасная. Глаза ее улыбались. Тишину сменил рев восторга, неумолкаемые взрывы аплодисментов, крики "браво" и возгласы одобрения.

"Превосходно!", "Оригинальный номер... послушайте... какой эксцентризм!", "Какой шик!", "Wunderschon!", {Чудесно! (нем.).} "Великолепно!".

И опять подняв руки, чтобы восстановить тишину, она сказала совсем просто:

- Хорошо! Теперь, леди и джентльмены, я спою вам новую патагонскую песенку "Вопль индианки". Но сначала исполню арию Орфея "Потерял я Эвридику" своим обычным голосом!... чтобы вы могли сравнить.

И она низким приятным голосом запела: "Потерял я Эвридику, Эвридики нет со мной". Во всем зале слышались легкий шум и шарканье - все ждали следующего номера, и как только с ее широко раскрытых губ сорвались первые звуки ужасной какофонии, сразу наступила тишина. Это было похоже на пронзительные крики попугаев и мяуканье дерущихся в джунглях тигровых кошек; эти звуки приковывали к себе внимание даже тех, кто ничего не смыслил в музыке.

Не успела певица кончить первый куплет, как ее голос потонул в громе неудержимых аплодисментов; не кланяясь, она спокойно стояла и теперь улыбалась уже не только глазами, но и своим прелестным ртом. Подняв тонкий указательный палец, она начала второй куплет. С ее губ, еще более обезображенных, летели теперь еще более резкие и нестройные звуки. И как бы в тон им прожекторы светили все ярче, так что вся ее фигура казалась окутанной пламенем. И вдруг, прежде чем снова поднялась буря восторга в зале, с галерки раздался голос:

- Женщина! Ты кощунствуешь! Ты оскверняешь красоту!

Секунду в зале стояла мертвая тишина, а потом многоголосое, яростное "замолчи" обрушилось на кричавшего, и снова глаза всех обратились к сцене.

Там стояла она, прекрасное создание, стояла неподвижно, устремив глаза вверх. И снова послышался голос с галерки:

- Слепцы воздают тебе хвалу. Это понятно. Но ты сознательно извращаешь природу... Изыди!

Прекрасная женщина откинула назад голову, как от удара в челюсть, и с протянутыми руками убежала со сцены. Тогда под шум и крики тысячи голосов: "Вон! Негодяй!", "Выгнать его!", "Где распорядитель?", "Бис, бис!" - из-за кулис появился распорядитель. Он остановился посредине сцены, подняв голову, и смотрел туда, откуда лился яркий свет. Мгновенно установилась тишина.

- Эй! Там, наверху! Поймали?

С галерки донесся слабый голос:

- Здесь никого нет, сэр!

- Что? Эй, Лаймс! Кто кричал рядом с вами?

Другой голос так же глухо донесся с галерки:

- Здесь никто не шумел, сэр.

- Выключите прожекторы.

Снова сверху послышался дрожащий голос:

- Я их уже раньше выключил, сэр!

- Что?

- Да, да. Я все выключил...

- А это? - Указав на сверкающий луч, все еще падавший на сцену, от которой, казалось, поднимался дымок, распорядитель ушел за кулисы.

По залу пронесся шелест и тихое жужжание, как будто сотни людей шептались о чем-то, и вскоре из этого неясного шума возник тревожный возглас: "Пожар!"

Из каждого ряда зрители поодиночке уже прокрадывались к выходу. Женщины в больших шляпах собирались кучками и двигались к дверям. Через пять минут "Парадиз" опустел, остались только служащие театра. Но нигде не было и признаков пожара.

Распорядитель уже стоял внизу, в оркестре, чтобы лучше видеть, откуда струится таинственный поток света.

- Осветитель! - крикнул он.

- Да, сэр!

- Выключите весь свет.

- Слушаю, сэр.

Раздался характерный щелчок, и свет в зале погас. Все погрузилось во мрак, но золотая дорожка, падавшая сверху, все еще прорезала темноту. Некоторое время распорядитель молча смотрел на это таинственное свечение. Потом послышался его испуганный голос:

- Пошлите за хозяином... да поживей! Где Лаймс?

Сбоку появился смуглый быстроглазый человечек с привычной маской простака и нерешительно ответил:

- Я здесь, сэр.

- Что вы на это скажете?!

Утирая лоб, Лаймс внимательно посмотрел на сверкающий золотой луч, уже побледневший и серебрившийся по краям.