Дрожь и оцепенение

Нужно ли говорить, что ограничение моих обязанностей 44 этажом доказывало абсолютную бесцельность моего назначения. Если то, что военные элегантно называют "следами торможения", так стесняло посетителей, я не понимаю, почему на 43 и 45 этажах они испытывали меньшее неудобство.

Я не воспользовалась этим аргументом. Если бы я позволила себе это, мне бы без сомнения ответили: "Совершенно справедливо. Отныне уборные на других этажах также поступают в вашу юрисдикцию". Мои амбиции ограничились 44 этажом.

Мой пересмотр жизненных ценностей не прошел даром. Фубуки была оскорблена тем, что, вероятно, сочла проявлением инертности с моей стороны. Было ясно, что она рассчитывала на мое увольнение. Оставшись, я спутала ей карты. Бесчестие пало на нее самое.

Естественно, ее поражение ни разу не воплотилось в слова, но у меня были и другие тому доказательства.

Так, однажды, мне пришлось столкнуться в мужском туалете с самим господином Ганедой. Эта встреча произвела на нас обоих сильное впечатление. На меня потому, что я не представляла себе Бога в подобном месте. А на него потому, что он не был в курсе моего продвижения по службе.

Мгновение спустя он улыбнулся, полагая, что из-за моей известной рассеянности, я ошиблась уборной. Он перестал улыбаться, когда увидел, как я сняла мокрое и грязное полотенце и заменила его новым. Тогда он все понял и больше не осмелился взглянуть на меня. Вид у него был весьма сконфуженный.

Я не ждала, что этот эпизод изменит мою судьбу. Господин Ганеда был слишком хорошим президентом, чтобы пересматривать приказы своих подчиненных, тем более, если они исходили от единственного на предприятии начальника женского пола. Однако, у меня есть причины полагать, что Фубуки пришлось объясняться с ним по поводу моего назначения.

В самом деле, на следующий день она зашла в женскую уборную и сказала мне с важным видом:

- Если у вас есть жалобы, вы должны с ними обращаться ко мне.

- Я никому не жаловалась.

- Вы хорошо понимаете, что я имею в виду.

Я не так уж хорошо это понимала. Что мне нужно делать, чтобы не думали, что я жалуюсь. Выбегать из мужского туалета, будто я зашла туда по ошибке?

Меня умилила фраза моей начальницы "если у вас есть жалобы..." Особенно в данной формулировке мне понравилось слово "если": предполагалось, что жаловаться мне не на что.

Согласно действующей служебной иерархии существовало два человека, в чьей власти было вызволить меня оттуда: господин Омоши и господин Саито.

Само собой, вице-президента не заботила моя судьба. Напротив, он принял мое продвижение с большим энтузиазмом. Столкнувшись со мной в уборной, он весело воскликнул:

- Ну что, хорошо иметь работу?

Он говорил это без всякой иронии. Возможно, подобное занятие было необходимо для моего развития, а развивает только труд. Тот факт, что для столь никчемного существа, как я, нашлось, наконец, свое место на предприятии, был в его глазах безусловно положительным. Впрочем, он должен был быть также доволен и тем, что я теперь не зря получала свои деньги.

Если бы кто-нибудь сказал ему, что подобная работа меня унижает, он бы воскликнул:

- Еще чего! Это ниже ее достоинства? Она должна быть счастлива уже тем, что может работать на нас.

В случае с господином Саито все было иначе. Казалось, вся эта история была ему крайне неприятна. Я заметила, что он очень боится Фубуки, от которой исходило в 40 раз больше силы и авторитета, чем от него. Ни за что на свете он не осмелился бы вмешаться.

Когда он встречался со мной в уборной, на его тщедушном лице появлялась нервная гримаса. Моя начальница была права, говоря о человечности господина Саито. Он был добр, но малодушен.

Самой неприятной была моя встреча с господином Тенси. Он вошел, увидел меня и изменился в лице. Когда прошло первое удивление, лицо его стало оранжевым. Он пробормотал:

- Амели-сан...

Тут он умолк, понимая, что сказать больше нечего. Тогда он повел себя странным образом: он тут же вышел, не осуществив ни одну из функций, предусмотренных в этом месте.

Я так и не узнала, то ли нужда его исчезла, то ли он воспользовался туалетом на другом этаже. Я узнала, что господин Тенси нашел наиболее благородный способ решения проблемы: его манерой осуждения начальства за мое унижение стал бойкот уборной на 44 этаже. Я больше никогда не видела его там, а каким бы ангельским не был его характер, он все же не мог быть бесплотным духом.

Я быстро поняла, что он проповедовал такую манеру поведения и среди своих подчиненных. Вскоре все работники отдела молочных продуктов перестали появляться в моем логове. Мало-помалу я констатировала охлаждение к мужскому туалету и со стороны работников других отделов.

Я благословила господина Тенси. Более того, этот бойкот стал настоящей местью Юмимото. Служащие, предпочитающие пользоваться туалетами на других этажах, тратили время на ожидание лифта, в то время, как они могли употребить его с пользой для предприятия. В Японии это называется саботажем. Это одно из тягчайших преступлений, настолько отвратительное, что для его обозначения употребляют французское слово. Потому что нужно быть иностранцем, чтобы вообразить подобную низость.

Такая солидарность тронула меня и всколыхнула мою страсть к филологии: если слово "бойкот" происходит от имени ирландского помещика Бойкота, можно предположить, что в этимологии его фамилии есть намек на мальчика*. И действительно, мое министерство игнорировали исключительно мужчины.

Гелкота* не существовало. Зато Фубуки стала как никогда часто появляться в уборной. Она даже взяла в привычку чистить зубы утром и вечером. Кто бы мог подумать, что ее ненависть так благотворно повлияет на гигиену ротовой полости.

Она так злилась на меня за то, что я не уволилась, что под любым предлогом приходила поиздеваться надо мной.

Такое поведение смешило меня. Фубуки думала, что досаждает мне, в то время, как напротив, я была счастлива так часто созерцать ее грозную красоту в нашем гинекее*. Ни один будуар в мире не был таким интимным местом, как женский туалет на 44 этаже. Когда открывалась дверь, я заранее знала, что это моя начальница, поскольку другие женщины работали на другом этаже. Таким образом, это было заповедным расиновским местом, где две героини трагедии встречались по несколько раз в день, чтобы написать очередной эпизод яростного побоища.