Слова, живущие во времени (Статьи и эссе)

Мчались олени твои,

К радости сердце стремилось

От бесполезной любви.

Сердце, где ты припадало,

Как олененок к сосцам?

Где твое право на эту

Землю, врученную нам?

Родина, ты предо мною

Море бушует в ветрах,

Снасть рыболовная в бухте,

Бедный поселок в горах.

Бедность и труд неустанный,

В вечной борьбе бытие.

С чем ты явился в Бескадес?

Вымолви, что здесь твое?

Я ничего тебе не дал.

Требуй, я выдам сполна!

Всю мою юность и силу

Требуй на подвиг, страна.

Дай мне любить тебя право!

Счастье твое воспою,

Телом от стужи прикрою

Голую землю твою!

(Перевод Д. Самойлова)

Вот так тогда в Бескадесе молил он родную страну дать ему право умереть за нее. Четырнадцать лет спустя эта мысль снова возникла в сознании Нурдаля Грига, когда он находился в самолете над Берлином.

Помню, как однажды я сидел в компании своих сверстников в Копенгагене, это было в 1929 году, мы читали только что вышедший там поэтический сборник Грига. Один из присутствующих процитировал:

Где твое право на эту

Землю, врученную нам?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Дай мне любить тебя право!

Нурдаль Григ просит у своей страны не хлеба насущного. Он добивается права страдать за родную землю. Я думаю, что эти строки являются во многом ключом к личности Нурдаля Грига.

И этого молодого человека кое-кто считал самонадеянным, опьяненным успехом только потому, что он был талантлив и выделялся среди других. Этот человек боролся за право разделять горе и страдания своей родины. В этих стихах есть и нечто глубинное, помогающее понять его последующее восхищение советскими людьми, которым было близко его стремление заслужить право страдать за свою родину (а не покорить ее своим творчеством). В этой любви к родине есть даже нечто возвышенно-религиозное, но отнюдь не болезненное. Его любовь была действенной.

А в Норвегии в это время царили другие тенденции. Любовь к родине была, так сказать, "не в моде". Это отнюдь не означает, что норвежцы не любили свою страну, но говорить об этом вслух в литературной среде считалось дурным тоном. 20-е годы вывели интеллектуальную Норвегию из национальных границ, в поэзии того периода сильно ощутимы тенденции и веяния, пришедшие извне. Поэтический сборник Нурдаля Грига "Норвегия в наших сердцах" вызвал недоумение. Не то чтобы его отвергли. Просто многие почувствовали себя обескураженными. Вот как они рассуждали: прекрасно, конечно, что человек любит свою родину, но если ты уже женат на своей возлюбленной, то нечего скакать вокруг да около и вставать перед ней на колени на глазах у всего честного народа.

Сборник "Норвегия в наших сердцах" вырос из глубин народной жизни. Он быстро разошелся, и вскоре появилось новое издание. Люди чувствовали себя обескураженными? Кто, какие люди? Люди, по-настоящему преданные родине, не были обескуражены. У них было глубокое стремление обрести опору в том мире, в котором они жили. Это был 1929 год, период между войнами, время, когда разразился мировой кризис, когда чувство опустошенности, пережитое после окончания первой мировой войны, сменилось болезненным предчувствием новой войны. На Уолл-стрит царила паника, американские писатели устремились в Европу, впервые открывая ее для себя. Идея интернационализма была бесспорной идеей для тогдашней молодежи, в том числе и для Грига. Но он говорил, что у каждого из нас должно быть место, где он ощущает себя дома. Название сборника Грига такое безапелляционное, такое бергенское. Но все дело в том, что под этим понимаешь. Добрые люди читали популярное изложение теории относительности Эйнштейна в газетах и считали, что мировое пространство принадлежит им, хотя и таит в себе загадки. Мы должны быть устремлены к миру, к мировому пространству. Но устремлены откуда?

- Из Норвегии, - говорил Нурдаль Григ, изрядно поездивший по белому свету. И он писал для нас, и он декламировал для нас о Норвегии, которую мы должны так любить. И слова находили путь к сердцам людей.

Он писал о стремнине, которая, как песнь о жизни, сверкает и звенит среди льда замерзшей реки:

Вдоль пустыни белой след моих лыж лег,

День шел за днем.

В безмолвье сверкало солнце.

Вздымался в холодном сиянье

Гор суровый излом.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Куда ни глянешь, бела пустыня,

Суровы льды...

И вдруг взметнулось в просторах снежных

И заплясало, синея, пламя

Струя воды.

Меж льдов стремнина - как песнь о жизни,

Как песнь весной.

И водопад по камням грохочет,

Целует берег, холодный, белый,

Своей волной.

(Перевод В. Адмони и Т. Сильман)

И снова водная стихия. Нурдаль Григ не мог не писать о ней, хотя бы все кругом было сковано льдом. Эта стремнина среди льда сразу же стала для многих символом, утверждением веры в положительные идеалы. Утрата иллюзий не такое уж естественное явление, собственно говоря, в чем-то оно было модой. Скепсис - кое в чем явление здоровое, но это мост над пропастью. А в жизни встречаются отнюдь не только пропасти.

Считаю правомерным утверждать, что сборник принес Нурдалю Григу невероятную популярность в Норвегии и освежил патриотические чувства норвежцев. Точнее, заставил их вспомнить о подлинных ценностях, о которых они стали забывать. Одновременно возникло и явное недоверие к его восторженности. Что ж, возможно, в этом есть закономерное равновесие, хотя при таком толковании отступает на задний план трагедия художника. Ведь его жизнь и его произведения могут интерпретироваться каким угодно образом.

Сборник "Норвегия в наших сердцах" - лучший из всего созданного до тех пор Григом. Позднее была написана его подлинно великая пьеса "Поражение", но мы к ней еще подойдем.

Примечательна судьба Хенрика Вергеланна у нас в Норвегии. При жизни с ним обращались как с последней собакой, а когда он умер, то его канонизировали буквально на смертном одре, чтобы потом тут же забыть.

А он стал легендарной личностью. Его главное произведение. "Творение, Человек и Мессия", по-прежнему рассматривается как нечто недоступное пониманию, потому о нем не пишут наши популярные издания. Тем не менее оно живет в народе.