Спасатель. Рассказы английских писателей о молодежи

Кенни вдруг застеснялся. Снисходительность Шараги согревала его, он воспринимал ее как доброту, не требующую услуг взамен, а такая, думал он, редко встречалась в его жизни. И это внезапное изъявление чувств растрогало его. Конечно, ему хотелось отпраздновать день рождения, но больше всего ему хотелось слышать беседу Шараги. Он не любил Реджа, даже испытывал радость, когда его громил Хагет; но все-таки Редж был важным человеком, вторым после Хагета, и воспользоваться днем его рождения для того, чтобы прервать излияния Реджа, — это казалось Кенни чуть ли не святотатством. Годы научили Кенни не только ненавидеть, но и угождать, и теперь он искал случая угодить Реджу. Ничто так не удивляло его в Шараге, как количество сочиняемых там пьес, романов и рассказов, да еще, пожалуй, странные имена героев — не христианские имена, как в других книгах, а какие-то странного вида фамилии вроде Горфита, Сугдена, Берлина или Роустона. Не ведая о предтече Д. Г. Лоуренсе, он самостоятельно пришел к выводу, что вожди, то есть, видимо, люди с Волей, отказываются от имен — ведь и Хагета иначе как Хагетом никто не называл. Возможно, что все эти странные герои произведений Шараги были как бы данью уважения Хагету. Кенни старательно запоминал их фамилии. И теперь он повернулся к Реджу и, употребив все свое обаяние, сказал:

— Мне кажется, Роустон довольно-таки напоминает Сугдена в пьесе Гарольда. В смысле, что он все делает вроде как с целью. — Как всегда, выговор у Кенни, в отличие от грамматики, был очень благородный. Вкупе с его миловидностью это внушало особенное отвращение Реджу.

— Ради всего святого, Хагет! — воскликнул он. — Если ты хочешь верить во все эти Достоевские мышкинские штучки, неужели нужно навязывать нам каждого слабоумного содомитика? Скажи хотя бы своему протеже, чтобы он не играл у меня на нервах.

Сюзанна и Хагет с тревогой посмотрели на Кенни: он столько раз рассказывал им о своем свойстве «заводиться» и не соразмерять силу. Но, слава богу, некоторые слова не встречались ему у Хэвлока Эллиса; вспышка Реджа явно привела его в замешательство.

— Слушай, Редж, — властно произнес Хагет. — Д. Г. Лоуренс был дурак. К счастью для человечества, труп его давно истлел. И не трудись перевоплощаться в него среди нас. У тебя борода не та. — После чего, повернувшись к Сюзанне, объявил: — Я думаю, праздничный обед у Вителлони, а ты, Сюзанна?

И через несколько минут Шарага увлекла Кенни на вакханалию пасты, рисотто и красного кьянти [36]. Единственное, что мог сделать Редж, это уговорить Розу остаться с ним в кафе, но она твердила: «Это глупость — пропускать вечеринку».

Сначала была идея отправиться к Хагету, захватив побольше испанского красного вина, и слушать там записи пенсильванских железнодорожных песен, исполняемых без сопровождения. Однако, когда подошла очередь фруктового салата и мороженого, душевный подъем Хагета породил другой план.

— Пойдемте к Кларе! — воскликнул он. — Она обомлеет от Кенни. Кенни, ты хочешь, чтобы от тебя обомлели, а? — Спиртное действовало на Хагета даже в самых малых количествах; он начинал задираться.

Прелести итальянской кухни быстро приелись Кенни; он был не особенно разборчив в еде и питье, но имел привычку к более роскошным трапезам, чем думала Шарага. Несколько бокалов вина вновь направили его ум на срочные поиски Правды.

— Я хотел вроде послушать, что ты скажешь, — ответил он Хагету, а Сюзанне, чью покровительственную руку у себя на талии он тоже начал ощущать как помеху в своих поисках, признался: — Понимаешь, времени у меня маловато, а про себя надо столько узнать. Я думал, они опять будут говорить про религию, философию, правду и всякое такое.

— Будем! — воскликнул Хагет. — Мы будем говорить о Правде и истинной праведности Воли до петухов. Но нет лучше места для этого, чем у Клары, Гетеры Хайгейта, Аспасии Арчуэя [37]. Она хранит загадку Сфинкса, Кенни, не говоря уже о секрете Сивилл.

Шарага слегка вытаращила глаза. Некоторые девушки ожили, ощутив прилив надежды; Хагет паясничал редко, но если паясничал, то это означало только одно: что он, подчинивший свою чувственность и даже больше — свои чувства железной дисциплине великого труда, настроен на сексуальный лад. Однако надежды девушек рухнули, ибо Хагет со свойственной ему прямотой объявил:

— Кроме того, я считаю, что мне пора с ней переспать. Она слишком много трудится на ниве искусств, ей нужен отдых.

Хагет смеялся нечасто, но уж если смеялся, то за восьмерых. И обычно ему вторила Шарага; однако в этот раз она не вторила. Она молчала. Потом одна из девушек, забыв о внушениях Хагета Сюзанне, произнесла: «Она ведь жутко буржуазная, Хагет». Другая сказала: «Она, наверно, довольно старая». Обе имели в виду одно и то же. Молодой человек в замусоленной кожаной куртке сказал: «Это благотворительная вылазка, Хагет, вот что это такое». Гарольд Гетли подслеповато моргал за стеклами очков: «Я думаю, она спит на шелковых простынях, — сказал он, — и если она помогла напечатать твои стихи, из этого не следует, что надо вступать с ней в такие короткие отношения». Клара Тёрнбул-Хендерсон была в их глазах одновременно неприкасаемой и недосягаемой. Рыженькая девушка Гарольда перестала маневрировать последней вишней в своем фруктовом салате. Она подняла голову и церемонно сказала: «Гарольд, я не испытываю желания тащиться в Хайгейт».

Хагету редко приходилось сталкиваться с открытым неповиновением. В таких случаях он выглядел еще моложе своих двадцати двух лет. Он озадаченно запустил пятерню в свою рыжую шевелюру и страдальчески смотрел на них. Решимость его, однако, не поколебалась, и с неожиданной мальчишеской задушевностью он сказал:

— У нее навалом выпивки — виски, вишневая, мятный ликер. — Затем он встал из-за стола и через узкий проход между Шарагой и соседним столом направился за кассу к лестнице, ведущей в темную, антисанитарную уборную, которую предоставлял своим гостям Вителлони. Хагет уклонялся от боя редко и самым незамысловатым способом.

Кенни, в чьей жизни секс чаще всего бывал бременем, выслушал план Хагета с разочарованием и замешательством. Он так надеялся, что этот вечер может стать переломным, принесет откровение и он узнает наконец, что к чему и для чего все это. А теперь, наверно, беседы не будет. Он думал о неизвестной Кларе с ненавистью. Серые глаза Сюзанны смотрели на него по-матерински. Она угадала его разочарование. Она уже почти решила увести Кенни с собой, когда Редж и Роза молча сели за стол Шараги. Решимость Розы не пропустить вечеринку восторжествовала, но с ее толстого накрашенного личика еще не сошла обиженная гримаса, при помощи которой она одержала победу. Сюзанна увидела Реджа и поняла, что должна остаться, но она сжала колено Кенни и сказала: «Не огорчайся, Кенни. Разговоров будет сколько хочешь».

Шарага сложилась, чтобы расплатиться за обед, и, несмотря на обещанные напитки Клары, захватила с собой еще красного вина. Кенни платить не позволили. Их было одиннадцать, когда они расселись по такси, чтобы ехать в Хайгейт. Рассчитываться за дорогу пришлось Кенни, потому что у всей Шараги не набралось бы и пяти шиллингов. Ему было очень приятно платить шоферам: он чувствовал себя увереннее от того, что деньги ему даются легче, чем Шараге.

Шарага хлынула на ступени большого, регентских [38] времен, дома, принадлежащего мисс Тёрнбул-Хендерсон. Невысокий пожилой мужчина с румяными щеками и проседью в черных волосах уже звонил в дверь. Он сразу утонул в гомоне Шараги и к тому времени, когда дверь открылась, был уже оттеснен легкомысленной молодежью к самому началу лестницы. Прислуга-итальянка — за четыре месяца четвертая у мисс Тёрнбул — была не в состоянии понять или сдержать Шарагу. Когда Клара прибыла на место происшествия, Шарага уже снимала многочисленные шарфы и перчатки, носимые обеими половинами во всякое время года. Клара была обескуражена; ее большие темные глаза стали круглыми, как у лемура, пухлое молодое лицо от застенчивости и смущения залилось густым румянцем, ее длинные серьги вздрагивали. Застенчивость шла ей; даже Кенни, пораженный ее миловидностью, почувствовал, насколько оправданны желания Хагета.