Берестяга

— Теперь они от тебя, Анюта, что угодно скрыть смогут, — сочувственно сказала старуха Кутянина, мать Дуси Кутяниной. — Промеж себя чего хочешь полопочут, а ты только глазами хлопай.

— Ничего, бабк, что не надо не налопочут: я сама все понимаю.

— Может, и сама говорить, как французы, умеешь? — полюбопытствовала шабриха Анны, солдатка Марья. И, отвернувшись от Цыбиной, подмигнула ягодинкам, что означало: «Вот я ужо ее подковырнула!».

— И сама, коль надо, поговорю, — ответила на подковырку Анна.

— Ну? — поразилась старуха Кутянина. — Ври больше.

— Дорогие дети, пора садиться за уроки, — робея, произнесла Анна французскую фразу.

— Господи, спаси и помилуй! — Старуха Кутянина перекрестилась. — Что творится на белом свете. По-нашему обозначь, что сказала.

Анна перевела. Женщины от удовольствия загалдели. Вплотную обступили Цыбину и стали упрашивать еще покалякать. Несколько дней в каждом доме то и было разговоров, что о французах Цыбиных. Потом говорить об этом перестали, а прозвище «иностранцы» так навсегда и осталось за всеми, кто происходил из семьи Цыбиных…

Таня и Прохор молча дошли до «иностранцев». Обмели на крыльце валенки. Постучали. Хлопнула дверь. Кто-то вышел в сени.

— Кого надо?

Прохор узнал голос хозяйки.

— Отопрись, тетка Анна, это я, Прохор Берестняков.

— Заходи проворней, а то холоду напустишь. Да ты не один.

— Квартирантка наша.

— Сама, чай, догадалась. Что приволок-то?

— Лыжи Саньке.

— Лыжи, говоришь, Саньке? А кто, вражененок, слепым его сделал? Не знаешь?

— Ладно, не ори, тетка Анна. Принесли мы ему очки.

Все «иностранцы» сидели за столом. Прохор и Таня поздоровались и остались стоять у порога.

— Раздевайтесь, чего, как христославцы у порога-то остановились? — грубовато сказала Анна. — Ужинать с нами.

— Спасибо за приглашение, — ответил за двоих Прохор. — От стола только. Мы на минутку к Саньке.

— Ладно, на минутку. Раздевайтесь. А что у тебя в кульке-то?

— Пироги.

— Пироги?

— Дед велел снести. — Прошка шагнул к столу и высыпал из кулька желтобокие с розовыми корочками пироги и сгибни.

У младших Цыбиных глазенки засверкали. Они глядели на Берестягу, как на фокусника. Только что они пили чай с пареной сахарной свеклой и ели «тертики», а тут настоящие белые пироги! Шутка ли?

— Золотой дед у тебя, — сказала растроганная подарком Анна. — Да ведь Прохор не только пироги принес. Лыжи тебе, Саша.

— Мне? — удивился Лосицкий и стал, щурясь, отыскивать глазами Берестягу. — Спасибо. Но как же так? За что? — Саша сконфузился.

— А главное, Александр, — заговорила Таня, — Проша принес тебе твои очки.

— Очки! — разом вскрикнули и Ольга Евгеньевна и Саша.

Таня протянула очки Лосицкому. Он судорожно схватил их, каким-то неуловимым движением надел на переносицу и радостно зашептал:

— Вижу. Снова вижу! — И, как маленький, выскочил из-за стола и бросился благодарить смущенного Прохора.

Берестяге стало неловко от похвал. А его все хвалили и хвалили.

После уроков Прохор зашел в седьмой «Б» за Петькой. Таня обещала их ждать в раздевалке или около школы. Лосицкий тоже просил подождать его возле школы.

…Школьный вестибюль очень напоминал театральный: просторный, светлый, с колоннами и раздевалками. Из вестибюля на второй этаж поднималась широкая лестница со ступеньками из белого мрамора. На потолках до сих пор хорошо сохранились росписи, на перекладинах лестничных перил еще не стерлась позолота.

По этой расписной лестнице когда-то поднимались важные гости графа. Владельцы дворца и предполагать не могли, что по ее белоснежным ступеням так свободно будут разгуливать крестьянские дети, потомки тех крепостных, которые, даже проходя мимо графского дворца, снимали шапки.

Давным-давно и духа графского не осталось во дворце-школе, но то, что было сделано руками безызвестных крепостных мастеров, до сих пор изумляло и наполняло сердце трепетным чувством: время не в силах победить власти подлинного искусства.

Прохор Берестняков сколько раз ловил себя на мысли, что какая-то сила сдерживает его и не позволяет спуститься по белым и гладким ступенькам бегом. И никто из учеников не бегал по лестнице, а все спускались и поднимались чинно, не торопясь.

Вот отчего Прохор сразу же обратил внимание на бегущего вниз по лестнице Юрку Трусова.

— Видал? — спросил Берестняков у Петьки.

— Оголодал Трусенок, — не понял дружка Нырков. — Щи хлебать торопится.

— Да нет, — возразил Прохор. Но своих подозрений высказывать не стал.

Приятели оделись и вышли из школы, и только они сошли с парадных ступенек, как из-за колонны навстречу им выскочил Трус-младший.

— Здорово, Берестяга, — нагло улыбаясь, сказал Юрка и протянул Прошке руку.

— Убери лапу, Трус.

Трусов неожиданно размахнулся, ударив сумкой Прохора по голове, и пустился наутек. У Прошки слетела шапка, но он в запальчивости не стал ее поднимать, а побежал за Юркой. Петька поднял шапку и поспешил за дружком… Трус завернул за угол школы, Прохор — за ним. И тут он наткнулся на засаду. Сенька Трусов и три его дружка интернатских поджидали Берестнякова. У Прохора была возможность спастись бегством. Но он ведь был из рода Берестняковых, а Берестняковы никогда ни от кого не бегали.

К Прошке подошел Петька. Он присвистнул и стал рядом с другом.

— А ты, Нырок, чего здесь забыл? — Сенька Трусов вышел вперед. — Шпарь домой, к мамке, пока я не раздумал.

— Ты мне не указывай, — огрызнулся Петька.

— Потом не обижайся, — засмеялся Трус-старший. — Сам напросился.

— Братан! — приказал Сенька. — Подь сюда… Так ты говоришь, вот этот Волкодав, — Сенька небрежно кивнул на Прохора, — стал показывать клыки?

Юрка цыкнул через зубы и подтвердил обвинение брата:

— Этот.

— А ну! Посчитай-ка ему зубочки!

Юрка ринулся с кулаками на Прошку, но тут же отскочил прочь, получив удар по носу.

— У-у-у!!! — завыл он.

— Ты еще огрызаться будешь! — Сенька медленно пошел на Прохора.

Петька знал, что сейчас им плохо придется, но приготовился сражаться. Петька попытался отбиваться, но ему заломили руки.

— Отдохни, Нырок, — усмехнулся Сенька. — У нас все честь по чести! Один на один рукопашная.

— Пустите! — Петька старался вырваться. Кто-то стукнул его по лицу, рассек губы.

Прохор ждал. Он знал, что Сенька Трусов сильнее его, но на стороне Берестяги была правда.

Сенька не торопился нападать. Он вел себя, как хищник, который знает, что добыча уже никуда не уйдет от него. Сенька лениво и театрально поплевывал на ладони, сбил на затылок шапку и только тогда замахнулся.

Трус-старший не ожидал, что Берестяга окажется таким сильным противником. Сенька стал злиться, а кто злится, тот редко выходит победителем. Может, ему так бы и не удалось одержать победы, но один из его приятелей — Ленька Клей — налетел на Берестнякова сзади и ударил его по спине. Прохор невольно оглянулся. В это время Сенька ударил его в живот ногой. Прохор упал в снег, корчась от боли.

— Будешь еще трогать моего братана, Волкодавище? — потребовал ответа Сенька. — Говори, будешь?

Прохор молчал.

— Ты у меня сейчас запросишь пощады. — Трус-старший выругался. — Ну? Последний раз спрашиваю! — И Сенька приготовился ударить Прохора, и опять ногою.

Но в это время из-за угла выбежали Таня и Саша Лосицкий.

— Лежачего бить? — закричал Саша. — Не смей!

Сенька повернулся к бегущим. Сплюнул в снег, подождал, когда Таня и Саша подбежали к нему, и тогда, прищурив для острастки левый глаз, зловеще спросил:

— Чего басишь, очкарик? Этого захотел? — Сенька сунул к Сашиному носу кулак.

— Не пугай! — Саша резким движением отвел его кулак. — Не из пугливых!

Таня в это время склонилась над Прохором и помогла ему встать. Петька Нырков по-прежнему пытался вырваться. Прохор, все еще морщаясь от боли, шагнул к Сеньке. Трус-старший видел, что положение его ухудшилось. Он призывно свистнул. Его подручный Ленька Клей поспешил на выручку, но ему преградила дорогу Таня.