Горечь таежных ягод (сборник)

С шутливой галантностью Эмдин стукнул каблуками, тряхнул рыжеватой шевелюрой.

— Зоя Николаевна, прошу!

Провожая Зойку к своему столу, Эмдин успел на ходу «организовать» стул, торжественно представил ее:

— Педагог-физик. В творческом отношении лирическое меццо-сопрано.

С лейтенантом за столом сидела собеседница: юная, с распущенными льняными волосами, модная до сиреневых кончиков отлакированных ногтей. Держалась она с завидной уверенностью, на Зойку посмотрела с интересом и уважением, но не шевельнулась, когда Зойка бросила взгляд на ее смело открытые ноги. Неглупа, а вот, поди ж ты, клюнула на рыжие бачки Сени-пустомели, как шутливо звали Эмдина офицерские жены из полкового самодеятельного хора.

— Представляю: Юлия Прибылова, художник-декоратор. В нашем провинциальном Энске проездом. Точнее, пролетом.

Девушка подала руку, узкую, холодную, вялую. Глубоко затянулась сигаретой.

— А еще точнее: застряла. Из-за этой проклятой падеры, как тут говорят.

Голос у нее был низкий, глубокий, очень уверенный и спокойный блеск синих глаз. От этой девчонки, от ее огромных глаз исходила внутренняя сила. Можно было позавидовать человеку, которого она любит.

— Да, — сказала Зойка. — Это у нас обычно надолго.

— Совершенно верно, — кивнул лейтенант Эмдин. — Могу засвидетельствовать как специалист. Сплошной и затяжной фронт облачности. Страто-кумулюсы с высокопроцентным содержанием влаги. — Он оглядел женщин, точно сравнивая их, радостно улыбнулся: — А знаете, девочки, вы чем-то очень похожи. Чертовски похожи. Будто две сестры. Я просто счастлив в вашей компании.

Зойку смутила восторженность лейтенанта. А художница и бровью не повела, равнодушно отхлебнула кофе из чашечки: какое ей дело, что кто-то смотрит на них?..

— Мы пьем кофе с ликером, — сказал Эмдин. — Желаете, Зоя Николаевна?

Наливая кофе, Эмдин произнес фразу, видимо рассчитанную заранее. Произнес невозмутимо, с безразличным видом.

— А знаете, Юленька, ведь Зоя Николаевна — жена капитана Белкина, который не взял вас сегодня на вертолет.

— Очень приятно…

Зойка-то видела, насколько было ей это приятно. Милая симпатичная злючка! Интересно, зачем ей понадобилось лететь в Верховье? Скорее всего жена какого-нибудь офицера из локаторщиков.

— Вы к мужу?

— Нет, с мужем, — ответила Юля, картинно выпуская дым…

Зойка присмотрелась к ней, внутренне ахнула! Выдумала тоже: спокойствие, выдержка. Ничего этого нет, девчонка просто играет в невозмутимость, причем из последних сил…

Зойка положила руку на ее ладонь-ледышку и почувствовала, как расслабилась сразу молодая женщина, опустила голову, а на прикрытых ресницах медленно накапливалась черная слезинка. Боже, она размажет сейчас всю свою косметическую тушь!

Зойка достала платок, протянула Юле.

— Муж улетел, а она осталась, — сказал Эмдин, обращаясь к Зойке. — Вы ж понимаете?

— Да, я так и подумала. Но Белкин не виноват. Значит, нельзя.

— Ничего страшного, — сказал Эмдин, отхлебывая кофе. — Но Юля беспокоится за мужа. Он будет переживать, он ее очень любит. Мы тут до вашего прихода говорили на эту тему. Философски приподнимали. Хорошо это или плохо, когда тебя любят?

— Ну и что же? — улыбнулась Зойка. Удивилась: неужели Юля всерьез приняла «самодеятельного тенора».

— Это смотря как подходить к вопросу. Абстрактно или диалектически. Если диалектически, с учетом житейских ухабов, то иногда и плохо. Помните стихи: «Будьте на страже, если вас любят: любимых кусают, любимых губят»? Аполлинер.

— Помню, — серьезно сказала Зойка. — Стихи о блохе.

Юлия взглянула сначала на Зойку, потом на покрасневшую физиономию Сени Эмдина, не выдержала, расхохоталась. Эмдин тоже смеялся, однако глаза его глядели на Зойку укоризненно, недоброжелательно: принес же тебя черт некстати, уважаемое меццо-сопрано!

— Вы где остановились? — спросила Зойка.

— Пока нигде. В гостинице мест нет, — ответила Юля. — Вот Сеня обещал что-нибудь придумать.

— Ночевать вы, Юленька, будете у меня. Будете жить, пока не пойдет вертолет на Верховье.

— Но позвольте, Зоя Николаевна! — лейтенант Эмдин возмущенно привстал. — С какой стати?

— Не надо шуметь, Сеня. Тем более, видите, у входа нас ждет капитан Самойлов. Я могу пожаловаться.

Эмдин в отчаянии махнул рукой.

— Спасибо за угощение. Не забудьте уплатить, — сказала Зоя, поднимаясь из-за стола и пропуская вперед Юлю.

Возвращались в пустом автобусе. Ехали молча, машину трясло, звенели оконные стекла, дребезжали помятые дверцы.

Костя сидел насупленный, натянув фуражку на самые брови. Когда садились в автобус, он успел буркнуть Зойке: «Ничего нового…»

Юлей он не интересовался, не спросил даже, как ее зовут. А познакомить их Зойка забыла.

В центре на конечной остановке они вышли и с минуту постояли, наблюдая, как весело и яростно атаковали автобус девчата, видимо, из ночной смены.

— Юля, а где ваш чемодан? — спохватилась Зойка.

— Улетел с мужем.

Дома было тепло и уютно, пахло смородиновым листом — Зойка с утра занималась консервированием. Первым делом она забралась на диван, насовала под бока подушечек, поджала озябшие ноги.

Юля, осторожно шлепая старыми Зойкиными тапочками, ходила по комнате.

— Ну и как? — спросила Зойка.

— У вас есть вкус, — сказала Юля. — Но чисто женский. Тогда квартира напоминает уютное гнездышко.

— А мне нравится, — рассмеялась Зойка.

— В квартире должен быть свой, оригинальный интерьер. Хотите, я завтра набросаю эскиз?

— Нет, — сказала Зойка. — Я люблю так, как я люблю.

— Я тоже, — вздохнула Юля. — Можно закурить, Зоя Николаевна?

— Пожалуйста. Пепельница на серванте.

— А кто этот угрюмый капитан, — спросила Юля, — что ехал с нами?

— Друг моего мужа.

— И ваш друг?

— Конечно. Это естественно.

— Нет. Не всегда. Например, мой муж терпеть не может моих друзей.

— Значит, ревнует. Значит, сильно любит.

— Любовь и ревность — это противоположности?

— Нет, зачем же. Скорее всего это причина и следствие.

— Мой муж страшно ревнивый.

— Все смолоду ревнивы. Потом это проходит.

— Тогда проходит и любовь?

— Очевидно.

Осмотр комнаты гостья закончила у зеркала-трельяжа. Причесываясь, она надолго молча приникла к своему отражению, и Зойка не мешала ей, не отвлекала разговорами.

Сухо потрескивала расческа, волосы струились серебристыми прямыми прядями, рассыпаясь на плечах и по спине. Они, пожалуй, были чуть жестковаты у нее.

— Мой Миша стриженый… — задумчиво сказала Юля. — Всегда стриженый. Все время под нулевку. Это ему нравится, мне тоже. Так он выглядит мужественнее и взрослее.

Упомянув о муже, Юля весь разговор повела только о нем.

Они с Мишей были знакомы еще по школе — учились в одном классе. Были обычными школьными товарищами. Потом он уехал в военное училище, она поступила в институт, и пошли письма. Целый поток писем. У нее дома, у матери, хранится целый чемодан с Мишиными письмами — двести двадцать четыре письма. Это много. Но она ведь еще сожгла не менее тридцати, тех, которые чем-либо обидели ее. Она сожгла их на медленном огне.

— Знаете, Зоя Николаевна, что такое любовь? Я на первом курсе троечницей была: ну нет у меня особых способностей к живописи. Потом, когда пошли Мишины письма, я будто заново родилась. И рисовать стала лучше. Знаете, сижу над работой, и вдруг какое-то находит безудержное озорство. Беру кисть или карандаш, смеюсь, балуюсь. Смотрю — выходит! И здорово — словно совсем не мое. Вот тогда у меня возникло пристрастие к зелено-черной гамме, это и сейчас мой конек. Две мои дипломные работы были на городской выставке. Предложили мне интересное место в одном институте. Отказалась. Удивляются: почему? И знаете, что я им ответила? Потому что люблю!

Юля долго смеялась, и весело прыгал-смеялся оранжевый мотылек над раскладушкой. Зойка тоже смеялась.