Последние каникулы, Шаровая молния

 Потом приехали грубые мужики в синих халатах с носилками, а потом он остался один, глядя на непривычно затоптанный пол.

 Ему захотелось есть. На кухне, увидев прибранный стол и подумав, что ему придется есть одному последний приготовленный ею обед, он почувствовал ужас.

 На улице было слякотно. Навстречу ему с рынка несли жидкие елочки, оранжевые шарики апельсинов в авоськах, все вокруг торопились, толкали его плечами, ношей задевали по ногам. В кафе на него странно посмотрела кассирша. Он ел теплые разваренные пельмени и считал их. Потом он шатался по улицам; когда замерзало лицо, заходил в первый же подъезд, вставал у батареи отопления и грелся. Внутри у него была пустота, и чужие случайные слова долгим повторяющимся эхом стучали в голове.

 Когда он открыл входную дверь, в коридор вышли соседи: дядя Ваня, одинокая соседка-старушка. Лица у них были уже заплаканы; от небритого дяди Вани застарело пахло неухоженностью, он обнял Кузьмина, зарыдал ему в ухо... Они выспрашивали подробности, охали и снова принимались плакать. Утеревшись, дядя Ваня сказал: "Вымолила Анна Петровна себе прощение - легко-то как померла!"

 Он позвонил родителям. Мама заплакала, сказала, что сейчас придет. Пришли они через час.

 В комнате, оглядевшись и поплакав, глядя на Кре-стнину кровать, тумбочку, мама по-простому высморкалась в платок.

 - Ах! - сказала она.- А ведь Крестна, бедненькая, предчувствовала! На прошлой неделе всю родню обошла, в кои-то годы! К нам приходила,- ска- зала она Кузьмину.- Говорила, что поздравительные открытки всем отправила... Надо смертное искать,- сказала она Кузьмину.

 Отец, Николашка и Кузьмин сидели за столом, а мама поднялась, открыла шкаф. На полке, в глубине, лежал как-то отдельно большой узел. Развернули грубый холст, Кузьмин увидел белые, почти физкультурные тапочки с неудобной твердой подошвой. Под бельем лежал конверт - "Кузьминым".

 Из него на стол выпали две сберкнижки, гербовая бумага и сложенный вчетверо лист почтовой бумаги.

 "Дорогие мои родные! Пришло мое время. Благословляю вас на долгое житье в добром здравии, благополучии и радости! Не скорбите обо мне сердцем, вы знаете, что я свое прожила.

 Простите мне невольные вины, я же прощаю вам.

 Спасибо тебе, Ниночка, и тебе, Вася, за то, что украсили мою старость Андрюшенькой, очистили мое сердце.

 Положите меня между Николаем Ивановичем и Лялечкой, поставьте православный крест, памятников не надо. Все заботы о могиле я поручила храму Св. Петра, там же меня и проводят.

 Деньги на похороны и обряд отложены, Ниночка, на твое имя на отдельную сберкнижку. Полным наследником всего (здесь отец с мамой переглянулись) остального имущества оставляю Андрюшеньку. Бумага в этом конверте.

 Андрюшенька, любимый мой!

 Благословляю тебя на жизнь, в счастьи и уважении. Живи достойно. Прощай. Прости,

 Прощайте, мои родные, благослови вас бог!"

 Похороны оказались неожиданно торжественными и легкими, несуетливыми для Кузьминых.

 Еще когда автобус подъехал к воротам кладбища, их удивило скопление старушек в черных платках, стариков с сизыми носами; знакомая Кузьмину молчаливая и суровая старуха (никто из Кузьминых ее чина так и не узнал), жестом раздвинув толпу и так же коротко выслав из толпы незаметных крепеньких мужичков - помочь вынести гроб,- поклонилась маме, приняла, ковшиком, из рук в руки, деньги, туго завернутые в платок. Пристойно, спервоначалу подровнявшись, а потом в ногу шагнув, мужички внесли гроб в церковь.

 На следующий день, приехав, как им было велено, в церковь к трем часам, Кузьмины застали конец отпевания. Гроб нескромно стоял вблизи прохода, окруженный множеством свечей. От высокого ли мрака, дрожания голосов, запаха свечей, неизвестности церемонии у Кузьмина сделался озноб, притом, что видел, слышал и обонял он необыкновенно ярко.

 Кто-то, толкнув его плечом, быстро пробежал к гробу, в котором неподвижно-величественно и укоряюще лежала Крестна, заглянул в ее лицо и припал к рукам, захлебываясь в слезах и лепете. Этот человек в длинном черном пальто, круглый и короткошеий, оглянулся на Кузьмина, что-то шепча, и Кузьмин узнал дебила, которого дразнили все мальчишки в округе,- и содрогнулся.

 А тот шептал: "Вечная память, вечная память!"

 Кузьмин закрыл рукой глаза. И тотчас рядом оказалась мама. Он освободился от ее рук.

 Долго, с какими-то многозначительными паузами заканчивалось отпевание. Слабоголосый хор печально выводил слова, и Кузьмин стал ощущать тяжесть пальто на плечах, подступала дурнота; но тут вышел батюшка.

 С нескрываемым любопытством, какими-то озорными ясными глазами он оглядел всех Кузьминых и их родственников и сделал приглашающий жест. Мама громко зарыдала.

 Кузьмин поцеловал Крестну в белую бумажку на разглаженном спокойном лбу, отошел, издали разглядывая ее лицо.

 Падал снежок, было очень холодно. Гроб вынесли, деликатно подождали (мама замешкалась с кутьей), пока Кузьмины займут свое место во главе процессии. Двинулись мелким шагом к могиле.

 Вслед за Кузьминым шел хор, слабо что-то голосивший, какие-то дети со свечами в руках догнали его.

 "Навсегда, навсегда",- внушал он себе.

 Уже у могилы, кружа вокруг гроба, священник среди скороговорки бросил Кузьмину: "Ухо потри!"

 От стука молотка вздрагивала кладбищенская тишина, ссыпался с веток снег.

 Поминки прошли тихо: были соседи, какая-то старушка (она все благодарила маму за Крестницы вещи), незнакомый пьяненький мужичок. Посидели, выпили и, не зная, о чем друг с другом говорить, разошлись.

 Мама вымыла на кухне всю посуду, одарила соседей закусками и вернулась в комнату.

 Отец сидел за столом, как раз на Крестнином углу, сидел на том самом месте, где она упала, и листал библию. Кузьмин как-то отрешенно заметил, что у него стали совсем седые виски и уже набухли под глазами мешочки. Надо бы ему сменить линзы, подумал Кузьмин, заметив, что отец часто снимает очки, трет глаза.

- Пересядь, пожалуйста,- сказал он отцу, и отец пересел на диван, к Николашке, тревожно глянув на Кузьмина.

 Мама села к Кузьмину за стол, положила руки на скатерть и сказала:

- Как же жить теперь будешь, Андрюшенька? Он непонимающе посмотрел на нее.

- Быт как устроишь? - объяснил отец.

- Я все умею,- вяло сказал Кузьмин.

- Поживи у нас!

- Вам и так тесно. Здесь я буду жить,- вздохнул Кузьмин.

- Летом переедем,- твердо сказал отец.- Дом уже отделывают.

- Тебе надо перевести лицевой счет на свое имя,- подсказала мама Кузьмину.- Ах, Крестна! Обо всем подумала, спасибо!

- Ты ей многим обязан,- с дивана сказал отец Кузьмину.- Но принципиальность сохрани - она хоть в бога верила, но святой не была...- Он вопросительно посмотрел на Кузьмина. (Кузьмин вспомнил: "Ты недостоин быть пионером,- процедил отец, пристально его рассматривая.- Я исключаю тебя! Сними галстук!"-приказал он и, не дождавшись, пока заплакавший Кузьмин распустит узел, рванул треснувшую ткань.)

- Вася! - попросила мама.- Сегодня!..

- Ох, уж эта сентиментальность,- отец посмотрел на своих сыновей. Николашка по-волчьи осклабился.- Ладно-ладно! - согласился отец.- Мне уже говорили - неделикатен! Ну, пошли!

 Уже когда одевались, он сказал наставительно, не удержался:

- Деньгами распорядись с умом. Не так-то их много!

- Может быть, они вам нужны? - спросил Кузьмин.- Ну, переезд ведь...- Он отметил только острое любопытство в дьявольских Николашкиных глазах.- Или не давайте мне денег, я на эти проживу, Крестнины...

 - Что ты! - сказала мама укоризненно.- Это же завещанное!

 Они ушли чем-то озабоченные, а он остался, не зная ни где лечь ему спать, ни что делать с обедом, стоявшим в кастрюлях в холодильнике, ни что делать с узлом ее постели, положенным на время поминок на антресоль.