Служба - дни и ночи

Вскоре трапеза окончилась. Хозяйка убрала со стола и предложила:

— Может, отдохнете с дороги? Я вам постели приготовлю.

Мхитарян, который днем перенес потрясение и чувствовал себя явно не в форме, согласился с удовольствием. Ему было немного страшно при «старике» спать, кто знает, что у него на уме. Но Мхитарян был уверен, что в доме Нюрки этот бешеный черт его не тронет. Не прошло и пятнадцати минут, как из небольшой комнаты, в которой хозяйка приготовила гостю помоложе постель, раздался храп. Казалось, Абдураимов того и ждал. Он спросил:

— Ну, как ты живешь, Нюра?

— Слава богу, хорошо.

— Контора не появляется?

— Нет, что ты! Как прекратила, послушав твоего совета, пускать сюда этих молокососов, так и милиция успокоилась.

— Слушай, Нюра, — начал Абдураимов медленно, — ты меня знаешь не один год. Стареем мы с тобой, да и дело у меня нелегкое, наверное, сама чувствуешь, могу загреметь в любую минуту, а жизнь, как говорится, есть жизнь. Давай с тобой договоримся вот о чем: ты пишешь на мое имя завещание на дом, а я тебе выплачиваю сейчас сумму, за которую мы сторгуемся.

— А зачем это тебе, Ахмед? — подозрительно спросила хозяйка. — Ты что, может, решил меня кокнуть, а сам домом завладеть?

— Брось ты чепуху молоть. Ты же для меня клад бесценный. Что бы я делал без тебя в этом городе, где нет ни одного человека, на которого я мог бы положиться? Помни, для меня очень удобно, что ты жива-здорова. Но я же могу оказаться за решеткой, а когда освобожусь, ты можешь к тому времени умереть, а мне позарез нужна надежная хата.

— А если ты раньше помрешь, — блеснула глазами Нюрка, — что тогда?

— Ну, что ж, на то и воля аллаха! Не буду я тебя с того света тревожить и долг требовать. Да ты и сама видишь, что я щедро тебе плачу, а потом, сама посуди, разве выгодно мне, чтобы следствие велось на случай, если, как ты говоришь, я тебя кокну. Нет, мне очень надо, чтобы ты долго жила.

Старуха смотрела на Ахмеда и думала: «Действительно, убивать ему меня нет никакого резона, встреча с милицией не входит в его планы. Он, наверное, действительно боится потерять это пристанище. Может, рискнуть? Денег у него навалом, загну за эту развалюху тысчонок с десяток, если начнет торговаться, спущу до восьми, ну минимум до семи тысчонок. Даст, никуда не денется».

— А сколько даешь?

— Сколько? — переспросил Абдураимов. — Ты же меня знаешь. Я в таких случаях не торгуюсь, я люблю, чтобы между партнерами было согласие и доверие. Называй свою сумму, и начнем разговор конкретный.

— Понимаешь, Ахмед, дорогой, ты меня, одинокую, беззащитную, — Нюрка подумала, что еще можно почувствительней сказать, и добавила: — Больную, несчастную женщину, толкаешь на такой ответственный шаг. У меня же, кроме этого дома, ничего нет. — И неожиданно скороговоркой спросила: — Слушай, а ты видел, какой у меня отличный сад? Почти все деревья в нем молодые, плодоносные, а дом без них я продать не могу. Ну сам представь, ты будешь жить в хате, а я должна буду приходить, чтобы следить за садом...

— Да не мели ты языком, старая, если я и буду когда-нибудь в твоей развалюхе, то тебя уже в живых не будет, а с того света на побывку домой не пускают. Наверное, для нас, грешных, работы там по горло припасено, а что касается деревьев в саду, которые по возрасту старше нас с тобой, то я плачу и за них, так что говори, сколько за все это ты хочешь?

Нюрка почуяла: пахнет наваром, да еще каким, страсть боялась продешевить, все голову ломала, какую сумму назвать?

Видел ее мучения и Абдураимов. Чтобы ускорить дело, предложил:

— Я даю тебе двадцать тысяч, идет?

У Нюрки дыхание перехватило, речь отняло: еще бы! Во-первых, Ахмед такую сумму отвалил, а во-вторых, подумать страшно, ведь она только что хотела свою сумму в два раза меньше назвать.

Абдураимов ее молчание понял по-своему и зло бросил:

— Что, мало? Ладно, двадцать две и ни копейки больше!

— Я согласна, — еле выдохнула Нюрка, и у нее сладко закружилась голова.

— Ну вот и хорошо, — удовлетворенно проговорил Абдураимов, — завтра утром я схожу по своим делам, а потом мы с тобой пойдем в нотариальную контору завещание оформлять. А сейчас спать будем, устал я сегодня что-то.

Он пошел в комнату, где храпел Мхитарян, и, не раздеваясь, бухнулся на кровать. Уснул он сразу...

Ирине не хотелось вставать. Теплые, чуть влажные мамины губы нежно коснулись щеки:

— Вставай, доченька, на работу пора.

Ира недовольно нахмурила брови и еще больше натянула на себя теплое одеяло. Ох, как ей не хотелось вставать с этой мягкой постели. Но делать нечего, не скажешь же маме, что ни на какую работу тебе не надо, что можно спать весь день. И Ира недовольно проворчала:

— Встаю, встаю, отстань.

Мать, уже привыкшая к таким ответам, отошла, и Ира услышала доносившийся из кухни звон посуды. Она представила себе, как мать в эту минуту готовит дочери завтрак, и ей стало на мгновение жалко ее. Но тут же Ирина начала думать о другом: «Черт побери этого Арона!..» Вчера в ресторане они прилично налимонились, а затем пошли к нему домой. Ира помнила, что и там они пили коньяк, а потом все было как в кошмарном сне...

Домой пришла только под утро. Родители, конечно, не слышали, как она ключом открыла дверь и прошмыгнула в свою комнату.

Страшно болела голова, чертовски хотелось спать, а голос матери, доносившийся из кухни, требует вставать. Мать беспокоится, как бы ее дочь, торопясь на работу, не осталась без завтрака. Наконец девушка заставила себя оторвать голову от подушки. Села, нащупала ногами стоявшие у кровати тапочки и, шаркая по полу, направилась в ванную. Закрыла дверь и взглянула на себя в зеркало. Большие голубые глаза, светлые длинные пышные волосы, разбросанные по ночной рубашке. Вот только лицо несколько одутловатое после бурно проведенной ночи, остатки туши, которую ночью Ира не стала смывать, портили вид. Ирина открыла кран с теплой водой и, чуть касаясь руками лица, начала умываться. Неожиданно она встрепенулась: «Господи, меня же Арон предупредил, что сегодня нужно ехать куда-то. Нужно маме сказать». Она аккуратно причесалась, подкрасила ресницы, брови, немного припудрила лицо и вышла из ванной. Мать, увидев дочь, сказала:

— Ириша, завтрак готов, кушай, а я побежала.

— Мам, я сегодня, наверное, поеду в командировку, так что если не приду домой, то не волнуйся.

— Куда ты поедешь?

— Еще не знаю. Едут несколько человек и все в разные места, куда меня пошлют, буду знать только сегодня.

— Что-то они часто тебя гоняют в эти командировки. Ты бы им объяснила, что у тебя все-таки институт, — недовольно проворчала мать, надевая плащ.

— Так я же поэтому и получаю двести, — отпарировала дочь и, закрыв дверь за матерью, пошла одеваться. Ирина была хорошо сложена. Она еще несколько раз повернулась у зеркала и принялась за завтрак. Поев, начала звонить Арону. Тот еще спал, и когда Ирина наконец услышала в телефонной трубке его голос, шутя сказала:

— Хорошо тебе, Арон, на работу надо к девяти, а мне, бедной, к восьми. Вот и подымает меня с постели мать, чтобы, не дай бог, не опоздала.

Арон, очевидно, забыл, что вчера предупредил Ирину о предстоящей поездке, и недовольно проворчал:

— Чего ты так рано звонишь? Не могла до вечера подождать?

— Смотрите на него! — возмутилась Ирина. — Сам вчера предупреждал, что поеду в «командировку», а сегодня ворчит. Было бы из-за чего! Я же, как солдат, выполняю все твои приказания.

— Ах, да, я и забыл, — извиняющимся тоном проговорил Арон и предложил: — Ира, давай встретимся на вокзале ровно в пять. Там я и вручу тебе билет и груз.

— Что предкам сказать? Сколько я дней отсутствовать буду?

— Скажи — дня два-три.

— Поняла. Чао!

И Ира положила на аппарат трубку. До обеда было еще далеко. Родители к этому времени домой не придут. Отец работал на заводе в конце города и на обед домой не приезжал, а мать прибегала с часу до двух. «Посплю-ка я еще пару часиков, — решила Ирина, — потом пойду в кино, затем — на вокзал».