Современная африканская новелла

— Вы хотите, чтобы я думал о пище, когда моя голова занята другим, — возразил им Мейки. — Через два дня я буду дома, вместе с женой. Мой сын попросит меня рассказать ему о куче вещей, которые я видел. Мы сядем с ним рядком у костра, и я расскажу ему много печального, чему я был свидетель. Быть с семьей для меня намного приятнее, чем отвечать на брань моего желудка. Так, значит, я мечтатель?

— Ты так ничему и не научился в жизни, — ответил Тзоло. — Ты лишь научился рубить уголь и мечтать, но не научился мудрости. — В голосе Тзоло слышалась горечь дорожной пыли.

— Мы не можем жить мечтами, — сказал Темба.

— Вот ты сказал о доме, — продолжал Тзоло. — Но что такое твой дом и мой, как не клочок тощей земли, на которой нашим семьям пришлось бы умереть с голоду, если бы мы не нашли работу на шахтах и не посылали деньги нашим детям? И ты говоришь об этом доме, как о каком-то рае! Ты мечтатель, такой же, как и тот твой приятель на шахте, Моисей.

— Да ты впрямь вылитый Моисей! — вскричал Темба.

А горы повторили: «Ты вылитый Моисей… Моисей…

Моисей…»

— Не нравится мне это место. Нам надо отсюда убраться, — сказал Мейки. — Раз уж горы повторяют наш разговор о краже овец, нам надо убраться подобру-поздорову.

— А-а, теперь наш мечтатель испугался эха, — язвительно заметил Темба.

— Пошли, — сказал ему Тзоло. — Пусть он остается со своими мечтами или опасениями, нам предстоит мужская работа.

— Ну зачем нам это делать сейчас, когда мы уже почти дома? — спросил Мейки. — Нас могут поймать, и тогда пройдет много дней, прежде чем мы доберемся до дому. Эти фермеры, они боятся негров потому, что ничего не знают о нас. И боязнь заставляет их иногда делать с нами ужасные вещи.

— У меня нож готов, так что позволь-ка нам пойти и поискать овцу, — прервал его Темба.

— Мы пошли, — сказал Тзоло. — А ты, пока мы ходим, разожги костер.

— Если нас поймают, пройдет много дней!.. — закричал Мейки им вслед, но они уже скрылись за уступом извилистого берега реки.

Они ничего не ответили. Ответили горы: «Пройдет много дней… много дней… много…» Потом на дне высохшей речки наступило жуткое молчание, и холодная дрожь одиночества потрясла Мейки. Где-то в сгустившейся темноте противоположного берега замерцал свет невидимой луны, вплетавшей в ткань неба голубые нити. Мейки подобрал несколько корявых сучьев и нагрозмоздил их возле валуна, лежавшего в центре песчаного островка.

В горячем пламени огня ему чудилась теплота семьи. Пляшущие языки пламени возводили ему стены его хижины, рисовали нежную любовь жены, а в треске горящих сучьев он слышал жадные вопросы своего сына. И он мечтал, как будет рассказывать ему о том долгом пути, который он проделал, чтобы вновь быть рядом с ним.

— Он все еще мечтает, — донесся до него из темноты насмешливый голос Тзоло.

Мейки очнулся от грез, когда две фигуры вышли на свет: первый — Тзоло с ножом, а за ним следовал Темба с овечьей тушей на плечах.

— Хе! — воскликнул Темба. — Он даже не присмотрел как следует за костром. Огонь того и гляди совсем погаснет.

— На-ка, держи, — сказал Тзоло, подавая Мейки нож. — Мы свою мужскую часть работы сделали, теперь пусть тот, у кого сердце женщины, разделает тушу.

— Но если нас застанут здесь с кровью этой овцы на наших руках, мы же никогда не попадем домой! — вскричал Мейки.

— Надо же нам что-то поесть, чтобы на завтра иметь достаточно сил, — сказал Темба.

— Ты думаешь о какой-то опасности, да здесь же нет никого, — насмешливо бросил Тзоло.

А горы подтвердили: «Здесь нет никого… нет никого… никого…»

Мейки с ножом в руках встал в неясном отблеске огня.

— Я не стану сильней от пищи, которая принадлежит другому, — заявил он.

Тзоло рассердился.

— Разве мы не рубили уголь, чтобы они богатели? Разве мы не строили дорог только затем, чтобы они ездили по ним на своих машинах? Разве все, что им принадлежит, не отнято у нас? Ты испугался, что мы зарезали эту овцу. Они же отняли у нас все — даже нашу силу.

— Но я силен и без этого, — вскричал Мейки, — потому что я почти дома!

Откуда-то издалека, с противоположного, нависшего над ними высокого берега реки, донесся оклик и послышался гулкий звук выстрела.

Тзоло и Темба отскочили от костра и скрылись в темноте, там, где река делает поворот от дороги.

А на песке, прямо за неровным кругом света костра, освещенным неясными отблесками огня, остались лежать три свертка с одеялами, а у костра — два скорчившихся трупа: овцы и Мейки.

А горы вокруг дразнили: «Я почти дома… почти дома… дома…»

Джеймс МЕТЬЮЗ

(ЮАР)

ТРАНЗИСТОР

Сутулясь, он брел по тротуару, угрюмо разглядывая витрины, поддавая ногой валявшиеся на земле предметы. В окне мебельного магазина его внимание привлекла роскошная обстановка спальни.

Огромная кровать с пушистыми одеялами… Он даже чувствовал, как погружается в ее теплое, податливое чрево. И тут же один из его краснокожих ночных сожителей вернул его к действительности. Почесывая укушенное место, он вспомнил свою комнатенку с голыми стенами.

Как накинулась на него тетка, когда он заикнулся о клопах! Ее визгливый голос все еще звучал у него в ушах: «Не будь ты сыном моей сестры, давно бы уже валялся под забором! Я, старуха, выбиваюсь из сил, еле свожу концы с концами, а этот лодырь палец о палец не ударит. Хочешь жить в чистоте, убирай свою комнату сам».

Он поморщился, вспомнив эту сцену. Подошел поближе к витрине. Над изголовьем кровати висела полка с книгами, а на тумбочке стоял транзистор — достаточно руку протянуть.

Он прислонился к стеклу и зажмурился. Ах, как хорошо! Его охватила сладкая сонливость. Протянул руку, включил транзистор, ласково пробежал пальцами по рычажкам. Обрывки музыки, голоса дикторов. Словно пчелка, порхающая по цветам, несся он по эфиру. Наконец, настроившись на одну из станций, откинулся на подушку, наслаждаясь мелодией…

— А ну, отойди от витрины, — гаркнул кто-то у него над ухом. Взглянув в высокомерное лицо белого человека, он вздрогнул и, еще больше помрачнев, заковылял прочь.

«Все, что душе угодно!», «Обувь для всей семьи!», «Домашняя утварь!» — выкликали приказчики, завидев прохожих. Но никто из них не удостоил его взглядом.

Порою он жалел, что у него нет постоянной работы. Когда-то — давно это было — нашел он неплохое место, но не смог на нем удержаться. С тех пор как его уволили, он перебивался случайными заработками и все деньги спускал на выпивку, несмотря на ругань и угрозы тетки.

Теперь он уже не разглядывал витрины. Забыл и про тетку и про нахальных клопов. Все его мысли занимал транзисторный приемник. Сверкающая пластмасса, острая никелированная антенна и сладкая, пьянящая музыка. Ему даже не хотелось вина, ничто не в силах было отвлечь его от прекрасного видения.

Внезапно он обо что-то споткнулся, и из подошвы вылетел последний гвоздь. Голой пяткой он ощутил какой-то предмет. В отчаянии посмотрел на дыру в ботинке и тут заметил на земле кисет. Он замер, как охотничья собака, выследившая дичь. Доковылял до стены, пяткой подтащил к себе кисет, лениво почесал голень — и кисет очутился у него в руке.

Внутри прощупывалось что-то плотное, с острыми краями. Это не табак. Укрывшись от посторонних глаз, он развязал кисет и увидел туго свернутые зеленые банкноты. Быстро спрятав кисет в карман, зашагал к дому. Он задыхался от счастья и чуть было не заплясал на тротуаре. Но, завидев полицейского на углу, спохватился: «Еще чего доброго, решит, что я пьян, и арестует меня. Нельзя так рисковать».

Преодолев колючую проволоку теткиного языка, он юркнул в свою комнату. Сразу видно, тетка снова учинила обыск. Вино искала. Тщательно заперев дверь, вынул из кармана кисет, ласково похлопал по нему ладонью и потряс над столом. Развернул тугой комочек банкнот, внутри нашел еще четыре монеты по полкроны.