Русская новелла начала xx века

Валентина коснулась своими пальцами моих волос. Я уже не мог рассуждать и быть благоразумным. Я поднял голову, и мои губы встретились с ее губами. Этот горячий полуоткрытый рот, похожий на алый нежный цветок, одурманил меня. Я чувствовал ее стройное гибкое тело, прильнувшее ко мне. Повинуясь непонятному инстинкту, я поднял Валентину и стал ходить с нею по берегу взад и вперед, наслаждаясь тем, что она у меня на руках, что я чувствую ее всю, что она почти принадлежит мне безраздельно…

Она приходила ко мне на свидание каждую ночь. Наконец, она обещала прийти ко мне в комнату. Я ждал ее нетерпеливо и страстно, не рассуждая о том, чем все это может кончиться. Она пришла ко мне в полночь. Едва она переступила порог моей комнаты, я бросился к ее ногам, целуя ее платье, обнимая жадно ее колени… Но она была почему-то пуглива и холодна на этот раз… Она слегка отстранилась от меня и произнесла какую-то обыкновенную фразу, на которую надо было ответить… Мой праздник погас почему-то. Мы обменивались незначительными словами. Какой-то демон внушил мне спросить ее:

— Вы не обратили внимания на седого старика в сером сюртуке и в серой шляпе, который на днях появился здесь, в Ипоре?

— Нет, я не видала его, — сказала она тихо и прибавила, как бы припоминая что-то: — Я знала одного человека, который всегда носил серый сюртук и серую шляпу. Этот человек имел большое значение в моей жизни… Л почему вы спросили, видела ли я старика, который недавно сюда приехал?

— Этот старик, — сказал я, запинаясь. — Этот старик…

И я назвал имя, известное всему миру.

Валентина внезапно встала и прижала руки к груди, как будто задыхаясь.

— Оп здесь! Вы уверены, что он здесь? Боже мой! Боже мой! — шептала она в странном волнении.

Теперь настала моя очередь спросить ее:

— Вы были раньше с ним знакомы?

Она странно и неясно ответила мне:

— Да… То есть нет… Лично я не была знакома, но я видела его однажды… Впрочем, я, кажется, говорю неправду. Не спрашивайте меня, Бога ради…

— Вы так взволнованы! — пробормотал я, недоумевая и уже почти ревнуя.

— Не думайте об этом, мой дорогой, — прервала она меня, бледнея, однако. — Я когда-то зачитывалась произведениями этого человека. Они произвели на меня исключительное впечатление… Но я не признаю его в конце концов. То есть я хочу сказать, что его гений на ложном пути. Он слишком умен, этот старик. И он был всегда слишком холодным, кроме того.

Я чувствовал, что мысли об этом старике отвлекли мою Валентину от того, что более всего меня волновало сейчас, и, слегка разочарованный и смущенный, я сказал, опустив голову:

— И вы сегодня, кажется, чувствуете себя более рассудительной, чем вчера и вообще в эти счастливые для меня дни.

— Не совсем так, — проговорила она задумчиво. — Но вместе нам сегодня нельзя быть. Я покажусь вам неприятной… Прощайте.

И она неожиданно выбежала из комнаты. Это было паше последнее свидание. Тщетно старался я снова встретить ее без посторонних свидетелей, с глазу на глаз. Она под разными предлогами уклонялась от свиданий.

Я видел ее лишь за завтраком, обедом или на пикниках, когда приходилось говорить по-французски и когда каждый мог вмешаться в нашу беседу.

Однажды все общество пошло па мол и там все любовались закатом, в самом деле красивым. Кто-то затеял разговор о любви. И добрые буржуа с удовольствием обменивались сантиментальными афоризмами. Неожиданно Валентина приняла участие в беседе.

— Нет большего преступления, — сказала она серьезно, — как пожертвовать любовью. Я знала одного замечательного человека, одного писателя, который прекраспо понимал это и выразил это в своих творениях, но у пего была тайная мысль, что творчество выше любви. И что же! Он погиб в конце концов…

— Погиб! Как погиб? — спросил кто-то.

— Да, погиб в своих собственных глазах… Я уверена в этом. Он бежал от своей возлюбленной, полагая, что все земное его недостойно… Но я верю, что судьба ему отомстит… И отмщением будет возвращенная немилосердная любовь…

Добрые буржуа не поняли, разумеется, ничего из этих слов Валентины. А у меня явилось странное подозрение, и я жадно слушал эту девушку, в которой проснулась женщина или, быть может, сама чародейка Медея.

Я хотел проводить ее домой, но она взяла под руку свою глухую тетушку и поспешила уйти, покинув меня.

Мой друг, мистер Грэй, заметив мою печаль, старался развлечь. меня, по его добрые намерения не увенчались успехом. Напрасно катал он меня па яхте, напрасно предлагал состязаться в плавании и сам показывал чудеса ловкости.

Я тосковал. Я избегал общества и даже мистера Грэя.

Однажды, гуляя вечером по фалезам, я подошел к обрыву и сел на выступе скалы. Обхватив одною рукою ствол каштана, я перегнулся и заглянул вниз, на берег, где валялись камни, всегда влажные, омываемые морского пеною во время прилива.

То, что я увидел там, внизу, было так неожиданно, что у ценя закружилась голова и я едва по упал со скалы…

На одном из камней стояла моя Валентина с охапкой цветов в руках, а перед нею, на коленях, уронив свою серую шляпу, стоял мой старик, этот гениальный человек, предлагавший миру принять его безусловные заповеди…

Я ничего не мог понять: этот одинокий скиталец по горным вершинам склоняет теперь свои седины к ногам миловидной девчонки, у которой такие лукавые глаза и так прелестны душистые розовые пальцы…

— Отмщение! — подумал я. — Это безумная жизнь, вечно юная, отвергнутая разумом, мстит за себя…

С. М. ГОРОДЕЦКИЙ

ЛЮБЛЮ ТЕБЯ ОДНУ

(Новелла)

1

Пароход тихо подходил к Мессине.

Издалека были видны тревожные очертания окрестных гор, как будто еще не успевших успокоиться после землетрясения, разрушившего город.

Инженер Пьетро Монти, стоя па палубе, рассматривал в бинокль эти горы со склонами, слишком стремительными, с вершинами, слишком острыми.

Скоро стали видны и развалины города.

У самого берега сияли выбитыми окнами уцелевшие стены дворцов, кругом них бессмысленно и страшно громоздились, вздымались, торчали зубьями, лежали кучами остатки городских зданий. Иногда совершенно пустые места виднелись среди развалин. Кое-где уже успели пышно разростись деревья. Безоблачное, нежное небо стояло над развалинами. Ослепительное солнце топило их в белом свете. Синее море послушно лежало у берегов.

Пьетро Монти почувствовал, что ему дурно, и сошел в каюту.

Темно-синяя, с зеленым отливом, вода ласково плескалась в круглое окошечко. В полумраке и прохладе Монти пришел в себя. Воспоминания на минуту стали менее мучительны и более подробны.

В сознании Монти живо возник затерянный в глуши Сибири городок, где он работал последние годы, и шумная, пьяная встреча нового, девятьсот девятого года, во время которой пришло первое известие о мессинской катастрофе. Сообщение говорило кратко, что город погиб и что число жертв доходит до ста тысяч.

Пьетро Монти странно было бы думать, что от смерти мог спастись его отец, дряхлый старик, живший в Мессине. Дальнейшие известия только укрепляли его в этой мысли, а когда письма от отца, хоть и редкие, прекратились совершенно, он счел его мертвым и перенес эту скорбь стойко, как истый потомок римлян.

Он был тогда в зрелых годах, в расцвете сил. Получив образование в России, он считал себя ее сыном не менее, чем сыном Италии, где родился. Работа его увлекала. Женившись второй раз, после развода, на дочери золотопромышленника, девушке простой и красивой, он готов был тогда считать себя счастливым. Так длилось четыре года, до этой зимы, когда Пьетро Монти вдруг показалось, что он начинает стареть и что старость эта начинается не от чего иного, как от того благополучия, в котором он живет.