Дамам нравится черное (сборник)

Рассказывая о Ларе, я впадаю в пошлость, да и сама наша история закончилась пошло.

Сейчас, постарев, я понимаю, что и для меня Лара была просто женщиной. Никем. Призраком среди теней. Пустотой, которую надо заполнить. Телом, прислоненным к стене. Молчанием, не умеющим говорить.

Даже после всего, пока она уходила от меня с растекшимися по лицу голубыми тенями и тушью, держа одежду в руках, она была для меня только одним: ничем, которое должно быть забыто.

Снимки вышли не такими, как я ожидал. Между взглядом и фотографией, в которую он превращается, - целая пропасть. Техника не способна возвратить плоть, она ей враг, она по-своему переписывает лица и пейзажи. Останавливает их во времени и не дает двигаться дальше. У этой жертвы вышла злая улыбка, просвечивающая за удивлением от неожиданной гибели. Шрам на шее похож на шрам и ни на что больше: не изящное ожерелье, а царапина от когтей смерти. В расстегнутых штанах есть скрытая поэзия: незавершенное действие, остановленное прежде, чем оно вылилось в насилие. Поэтизированное смертью. Что бы он ни собирался сделать, его задержали, он остался невинным, и это превращает его в жертву. Ангелы…

Я легко провожу пальцами по раскрытым глазам, словно пытаясь их закрыть. Затем отступаю назад и смотрю на фотографии, засунув руки в карманы.

Ткань, холодная монетка, что-то мягкое.

Вытаскиваю руку, сжимая перышко.

Я забыл, что оно там лежит - перышко, которое я подобрал возле верфи.

Забывать: это у меня всегда хорошо получалось.

Сказать, что тогда я был молод, - значит не объяснить ничего. Мы оправдываем себя буйством молодости, выдумываем, будто у каждого возраста свои законы. Отпускаем себе грехи, полагая, что чему быть - того не миновать. Втискиваемся в рамки теории предопределенности, у которой доказательств мало, а веских - вообще ни одного.

Так или иначе, я был молод. Мы оба были молоды - я и Лара. Мы знали, - или нам казалось, будто знали, - что страсть не продлится долго, но утоляли ее, не скупясь.

Любовь ли это была или секс - сейчас трудно сказать. Думаю, я дал Ларе гораздо больше, чем получил взамен, но так всегда, какой смысл подсчитывать, кто кому скольким обязан. Мы делаем то, что в наших силах. Справедливости ради замечу, что ошибались мы оба, но тогда я не был готов это признать.

И когда Лара сказала, что уходит, мне это не понравилось.

Маленький эльф в комбинезоне, неравнодушный к политике. Маленький лесной эльф. Эльф, которого я фотографировал со страстью, гневом, удивлением, отстраненностью, задором, смущением, непониманием, тревогой. Эльф, которого я продолжал снимать в тот последний день, пока она говорила мне, что хочет уйти.

Эльф, удивившийся моей вспышке гнева, а потом - внезапно нахлынувшей нежности.

Эльф, сопротивляющийся моим мольбам, а потом - моим рукам, которые действуют все грубее. Эльф, отвергающий и отталкивающий меня. Напуганный эльф, которого я швырнул на постель. Эльф, пытающийся отбиваться - все слабее и слабее. Эльф, который тихонько плачет, пока я шумно дышу над ним.

Я был сильным парнем. А она - маленьким эльфом. Ей меня было не остановить. Я не помню - обняла ли она меня в тот раз, да и потом, с какой стати? Она лежала подо мной, раскинув руки, сжав кулачки на кромках перины - голубой, как тени и тушь, растекавшиеся у нее по лицу. Я не слышал, как порвалась ткань, и не почувствовал, как ее тело стало прозрачным - оболочкой, пустой оболочкой. Я был так занят самим собой, нанесенным мне оскорблением, раненой гордостью брошенного мужчины. Не знаю, я вообще всегда думал, что дело в чисто физической разнице. Женщины не такие сильные, как мы, поэтому мы выбираем легкий путь и набрасываемся на тело, вместо того чтобы попытаться понять сердце и ум - их мы не понимаем.

Когда все закончилось, Лара встала, подобрала одежду и, не говоря ни слова, вышла из комнаты.

Смутившись, я застегнул штаны.

Рядом с кроватью лежало несколько перышек, выскользнувших из перины, в которую вцепилась Лара. Я подобрал одно. Ангелы…

Два часа спустя я стер из памяти все следы.

У каждого свой скелет в шкафу.

Свой я спрятал так хорошо, что от него осталась только горстка костной муки.

И перышко.

Потом, когда Лара ушла, я нашел записку.

Я - никто. Призрак среди теней. Пустота, которую надо заполнить. Тело, прислоненное к стене. Молчание, не умеющее говорить. Я ухожу.

* * *

На другой фотографии, снятой за несколько недель до того, как она ушла, Лара - голая спина; россыпь сверкающих капель повторяет изгиб плеча. Ослепительная изысканность простоты. В фотографии есть что-то странное - углубление, на которое я раньше не обращал внимания, линия, спускающаяся между лопатками, разрывающая видимый мир и открывающая двери в иное измерение.

Ангелы.

Крылья.

Столько лет прошло, но больше мы не виделись. В Милане легко потеряться, даже если живешь в одном районе. Перестаете узнавать друг друга - и каждый ходит своей дорогой. По прямой или по кругу.

Я езжу по кругу.

Через какое-то время я начинаю скучать по своему круговому маршруту.

Тогда, безо всякой причины, я опять ухожу из дома по вечерам. Кольцо на шее города ждет меня.

Чтобы даровать мне покой.

Ночь опустела, время подходит к рассвету. Любимое время призраков. Я чувствую, как они волнуются, как силятся вернуться к жизни. Я к ним уже привык. Улыбаюсь. Я привык к ним после встречи с убийцей-счетоводом. Снова проезжаю Порта Романа: никаких следов людей. Влага пропитала пространство, как желатин, здесь не бывает тихо, не бывает по-настоящему темно: идеальный город для фотографов - свет никогда полностью не затухает. Остается рассеянный отсвет - не яркий, но позволяющий видеть.

Безо всякой причины я сбавляю ход вслед за едущей впереди машиной. Я бы мог легко ее обогнать: мы одни - я и он, странники в этой ночи. Но я притормаживаю, взглядом окидываю тротуар.

И вижу ее.

Машина впереди останавливается.

Она выходит из темноты. Со странной уверенностью, что город принадлежит ей. Целиком.

Можно представить себе пугающую продажную женщину, тело которой нас успокаивает, помогает распознать в ней знакомую женственность. Можно представить, наоборот, агрессивную проститутку с телом величественным, покоряющим, чрезмерным, выставленным на показ, чувственным, страстным, но таящим в себе опасность - таким, к которому не решаешься подойти. Полные губы, напоминающие о том, о чем стыдно сказать. Острые зубы, поблескивающие в ночи. Опасная женщина. Злая ведьма, колдунья, сирена.

А эта возникла в конусе света под фонарем, словно переодетый Питер Пэн: будто мальчишка, который не хотел взрослеть, вдруг понял, что он голубой, и стал наряжаться девочкой. Волосы светлые, почти белые. Руки легко покачиваются вдоль бедер, сжатых узкой черной кожаной мини-юбкой. Куртка тоже из черной кожи. Ни сумочки, ни выставленной напоказ груди, ни чулок в сеточку.

Ничего, что объясняло бы ее гипнотическое воздействие.

Остановившись в нескольких метрах от ехавшей впереди машины, я сижу и смотрю, что происходит. Пока ничего.

Питер Пэн поворачивается в мою сторону. Разглядеть меня он не может, но мне кажется, что он многозначительно улыбается.

Следуй за мной. Мне надо тебе кое-что сказать.

Волшебство ослабевает, Питер Пэн выходит из конуса света и склоняется к дверце стоящей впереди машины. Недолгие переговоры, и он садится. Поехали.

Следуй за мной.

Резкий поворот налево - и мы едем по дороге, ведущей за город.

* * *

Мне нечем заняться, не к кому возвращаться. Я могу только кататься по кругу, по этому узкому кольцу. Пора попробовать поехать другой дорогой, пора что-то изменить.

Следуй за мной.

Я это сделаю. Где бы мы пи оказались.