Испытания

Нет, «побаивался» — не то слово, иначе Игорь Владимирович не женился бы на Аллочке Синцовой: не побаивался он, а просто не исключал неприятной возможности, что когда-нибудь разница в возрасте между ним и Аллой скажется. Да, он не исключал такой возможности. Не значило ли это, что он давно примирился с тем, что наступило теперь. Временами Игоря Владимировича занимала не свойственная ему отвлеченная мысль: не есть ли наши опасения о будущем уже приятием этого будущего? Не потому ли он так спокойно принял отчуждение жены, что заранее согласился с этим? Ответов на эти вопросы, конечно, не было, но после статьи в «Литературной газете» другие дела и события, вернее, ожидание событий и подготовка к ним так захватили Игоря Владимировича, что он смирился с замкнутостью и охлаждением к нему жены. То, что не Григорий — причина их разлада с Аллой, Игорь Владимирович понял очень скоро. И это понимание больше встревожило, чем успокоило, потому что теперь понять причину отчуждения жены было невозможно. Это угнетало Игоря Владимировича, временами вызывало приступы горечи, но, как человек, старающийся не лукавить перед самим собой, он ни в чем не обвинял Аллу. Он считал, что чувство жены к нему просто обветшало, изжило себя. Все-таки пятьдесят два — это не молодость, и, наверное, он сам уже не замечает изменений в себе. Он ведь никогда не отличался пылкостью чувств, а постепенно, с годами стал и вовсе сухарем.

Он и в Алле замечал изменения: годы совместной с ним жизни научили ее сдержанности, сделали холодноватой, рассудочной женщиной, — так казалось Игорю Владимировичу. И еще он понимал, что хотя между ними такая разница в возрасте (девятнадцать лет, — от этого никуда не денешься), но Алла тоже входит в новую фазу жизни. Женщину, особенно красивую, ощущающую свою привлекательность, всегда страшит даже еще отдаленная старость, и тем горше и безотраднее предчувствие ее, чем меньше изведано в жизни. А Игорь Владимирович понимал, что он дал жене не так уж много счастья. Алла не изведала ни материнства, ни тех формирующих и укрепляющих душу забот и трудностей, которые всегда встают перед молодыми людьми, начинающими совместную жизнь, и хоть часто эти трудности и заботы огорчают в момент непосредственного переживания, но потом, через годы вдруг всплывают в памяти — и осознаются как радость, и согревают душу, и дают светлую мирную силу жить дальше; ничего этого не изведала Алла, потому что он был опытным человеком, прикрывшим ее от всех неурядиц, от всех ветров. Раньше Игорь Владимирович думал, что это хорошо, но теперь, смутно еще и боязливо, догадывался, что не было у Аллы подлинной жизни, в которой всякому человеку положена своя мера радостей, своя мера тоски и огорчений, своя мера поражений и любви. Был комфорт, была прочность, но было и незаметное потускнение души — неощутимое, медленное и раннее скольжение к остылости чувств.

Да, это он, Игорь Владимирович, дал Аллочке Синцовой удобно обставленное уютное существование, думая, что это и есть хорошая жизнь, потому что ему самому в молодости всегда не хватало уюта и тепла… Теперь, уже заступив за пятидесятилетнюю черту, Игорь Владимирович понимал, что лишил ее возможности делать ошибки, свои собственные ошибки, которые дороже дареного счастья; лишил ее возможности бороться, наживать врагов и приобретать друзей. Она всегда смотрела на жизнь его глазами и, наверное, не скоро поняла или почувствовала эту неподлинность, суррогатность своего бытия. Можно вырастить дерево в искусственном воздухе, на искусственном свету, но человек рано или поздно ощутит искусственность своей жизни, и если рано, то сломает искусственность, а если поздно?.. Если человек слишком поздно поймет это, то не сломается ли он сам?..

…Гудели мощные реактивные двигатели, но уже привыкшему слуху не за что было зацепиться в этом ровном, однообразном гудении, и сонно начинали путаться мысли, растягивая рот в истомном и сладком зевке. Уже спал молодой небритый сосед Игоря Владимировича. Щетинистый крепкий подбородок торчал вперед, на сложенных в трубочку губах вскипали пузырьки слюны. Игорь Владимирович хотел бы уснуть, но дремота лишь на миг отуманивала мысли и уходила, оставляя невеселые раздумья. Лететь нужно было еще полчаса. Еще полчаса размышлений, полчаса впервые появившейся жалости к себе, полчаса ощущения вины перед Аллой…

И все-таки надежда не оставляла его. Те решительные перемены в жизни, которые принесли последние дни, оставляли надежду, что судьба еще перевернется по-другому. Игорь Владимирович душевно уже приготовился к потере Аллы. Да, он готов был принять и одиночество. Но об этом он пока старался не думать; с методичной добросовестностью ученого он вспоминал события в их последовательности, восстанавливал в памяти разговоры с людьми и свои мысли. Он словно проверял решение сложной задачи, чтобы убедиться в верности полученного результата. Монотонно гудели двигатели, плыли за стеклом иллюминатора облака, дремали пассажиры, сморенные однообразным бездельем. Игорь Владимирович вспоминал…

Он торопил Григория, чтобы тот быстрее подготовился к обсуждению на научно-техническом совете, и все время ощущал какое-то внутреннее сопротивление своего ученика. Он сначала надеялся, что Григорий будет советоваться с ним и даже покажет текст доклада о проекте, но проходили дни, а Григорий не заглядывал в директорский кабинет и на вопросы по телефону отвечал короткими угрюмыми междометиями. Когда до совета оставалось всего несколько дней, Игорь Владимирович все-таки вызвал его к себе. Они, учитель и ученик, уже давно не беседовали наедине — что-то, видимо, изменилось в их отношениях бесповоротно, потому что даже Игорь Владимирович, с любым собеседником чувствовавший себя непринужденно, ощутил неловкость, когда Григорий сел в кресло и настороженно взглянул исподлобья, а его пухлые бесформенные губы подобрались в прямую черту, отчего лицо сразу стало строгим и жестким.

— Устал? — спросил Игорь Владимирович, пытаясь найти верный тон разговора.

— Нет, — невнятно, нехотя ответил Григорий и нагнул голову еще ниже.

— Когда платформу соберете? — Игорь Владимирович встал, вышел из-за стола, сел в кресло напротив Григория.

— У меня все готово. Сулин двигатель никак не наладит, — Григорий потер ладонь о ладонь и сцепил пальцы.

Игорь Владимирович заметил на его руках свежие ссадины и темные пятна от легких ожогов, понял, что Григорий, как в прежние времена, сам вместе со слесарями работал на сборке платформы, вздохнул и сказал:

— Может быть, у него чего-то не хватает и нужно достать на стороне, так пусть скажет.

— Нет, просто еще нет стабильности. То цепь растянется, то звездочка полетит, коллектор оказался со сквозными раковинами, пришлось заваривать, потом два дня бормашиной шлифовали каналы. Кустарщина — всегда так. Наладится, — уже охотнее объяснил Григорий.

— Может быть, пока какой-нибудь подходящий двигатель-двухтактник поставить? Быстрее ходовую часть отработаешь, — осторожно посоветовал Игорь Владимирович.

— Не имеет смысла. Лучше уж все в комплексе. Время терпит. — Григорий скупо улыбнулся.

— Ну хорошо, с этим действительно время терпит. А вот к совету ты подготовился? Меньше недели осталось, — наконец подошел к тому, что его интересовало, Игорь Владимирович.

— Да что готовиться. Я об этой машине и спросонья могу рассказывать. Был бы толк от этого, — хмуро ответил Григорий.

— Ну нет, так не годится. Нужно сделать последовательный рассказ о будущем автомобиле, с обоснованием компоновочного решения; коротко, доказательно и не забыть о социальной и социологической стороне проекта, а главное — без вызова, без выпадов против других конструктивных решений, пусть даже безнадежно устаревших. И желательно не акцентировать внимание на том, в каком состоянии находится проект: пусть думают, что пока это лишь наметки или уже завершенная работа, но от тебя такая информация исходить не должна. Все это понятно? — Игорь Владимирович чуть наклонился вперед и, желая смягчить некоторую жесткость последнего вопроса, улыбнулся.