Современная японская новелла 1945–1978

В конце концов он лишился трех с лишним танов земли, полученной во время земельной реформы, — правда, два из них ему удалось взять в аренду, но вскоре, бросив все, он сбежал в город. Ни с кем не попрощавшись, Масахира пригнал поздно ночью грузовик, погрузил на него вещи, а сам с женой покатил следом на такси.

— От позора бежит, а все еще важничает, — судачили про него в деревне.

Лишь на следующее утро Кити узнала, что сынок ночью прокатил мимо ее чуланчика. Так Кити снова оказалась в своем пустом доме, теперь уже пустом в полном смысле этого слова, поскольку Масахира увез даже старый буфет и низенький обеденный стол, когда-то купленные еще Токудзо. Но это было далеко не все. Позднее стало известно, что право на аренду рисового поля продано, и не кому иному, как давнишнему недругу покойного Токудзо, соседу Тацукири, а дом заложен за триста тысяч иен ростовщику, который чуть не каждый день докучал Кити, угрожая описать дом, если деньги не будут уплачены.

Сняв со счета в банке собственные сбережения, Кити отправилась на поклон к Тацукири и выкупила право на аренду. Целых три года работала она в поле, чтобы расплатиться с остальным долгом.

Не лучше обстояло дело и со вторым сыном: связался с бандой и был задержан за попытку совершить нападение на человека. Третий сын, шофер в Токио, пьянствовал и дебоширил. Пока лишь самый младший более или менее спокойно работал в своей химчистке.

Между тем Масахира успел заделаться коммивояжером по продаже в рассрочку телевизоров, но он так и не расстался с привычкой присваивать чужие деньги. Недостача росла, и, когда дело дошло до четырехсот тысяч, хозяин подал на него в суд. Из города прибыл судебный исполнитель, дом описали и пустили с молотка. Как это ни прискорбно, но желающие купить его нашлись и среди непосредственных соседей Кити. Страсти во время аукциона до того разгорелись, что люди перестали на себя походить. Потрясенная Кити молча наблюдала за происходящим. Ее двухэтажный дом вместе с небольшим участком земли был продан за триста семьдесят тысяч иен. Владельцем стал все тот же сосед Тацукири.

Будучи погорельцем, он долгое время ютился в кладовой и вел прямо-таки нищенский образ жизни, но после войны разбогател на спекуляциях, отстроил себе новый большой дом и занялся разведением свиней, которых у него теперь было пятьдесят голов. Тацукири намеревался разобрать дом Кити и расширить свинарник.

Ей снова пришлось идти на поклон к соседу и умолять его пощадить хотя бы память покойного Токудзо. С тех пор Кити выплачивает новый долг — триста семьдесят тысяч. Дочери пытались отговорить ее, ведь все равно все пойдет прахом, если Масахира надумает вновь предъявить свои права на наследство. Но Кити их не слушает.

Сняв со своего поля двадцать один мешок рису, она двадцать из них еще в конце прошлого года отнесла соседу. Если считать по шесть тысячи иен за мешок, то она уже погасила сто двадцать тысяч иен. Себе Кити оставляет всего один мешок, — ведь она по-прежнему нанимается на поденную работу в чужие дома, где ее кормят дважды в день.

«Ах, Кити, Кити, никаким бесчестьем мы себя не запятнали. С молодых лет только и знали, что работали не покладая рук, но…» — думает Томэ и незаметно засыпает, чтобы на рассвете снова увидеть сон о Нацуо. Опять перед ней далекое море Лейте, и опять она пытается броситься навстречу сыну и кричит: «Не нужно мне пенсии, верните мне Нацуо, верните сына!»

Томэ, конечно, никогда не видела никакого моря Лейте, да она вообще ни разу в жизни не была на море. Все это фильмы, особенно про войну на Южных морях, которые она старается никогда не пропустить и смотрит затаив дыхание.

Море Лейте представляется ей широким, без конца и без края, и всегда покрытым иссиня-черным слоем нефти, и в небе над ним не светят ни луна, ни звезды. Волны ревут и вздымаются, с неба сыплет не то дождь, не то пыль. Томэ знает, что здесь затонуло много судов, но почему-то людей совсем не видно — и только один ее Нацуо, выбиваясь из последних сил, плывет по этой бескрайней черной шири.

1966

МОРИО КИТА

ГОЛОВАСТИКИ

_{Перевод В. Гривнина}

Это рассказ о времени, предшествовавшем инциденту в Китае^[42], когда считалось, что на земле мир.

— Расстояние триста, — сказал ребенок.

— Стреляй! — сказал взрослый.

И оба открыли пальбу. Лежа ничком на тропинке, вившейся по цветущему овощному полю, с длинными бамбуковыми палками в руках, они вели огонь по вражеским войскам, укрывшимся в дубовой роще прямо перед ними.

— Да-ан, да-ан, — закричал мальчик.

— Да-ан, — тихо подал голос мужчина.

Бамбуковая палка, которую сжимал в руках мальчик, и в самом деле казалась ему винтовкой, и он самозабвенно целился, прищурив глаз. Он словно бы слышал свист вражеских снарядов, прорезающих воздух, и грохот мин, взрывающихся вокруг и взметающих комья земли, и каждый раз он низко опускал голову и, убедившись, что чудом остался жив, снова продолжал стрелять, припав к бамбуковой палке. В какое-то мгновение винтовка превратилась в пулемет, и когда из его ствола вырывался огонь, вражеские солдаты в дубовой роще падали как подкошенные.

Мальчик стремительно вскочил, пробежал пять-шесть шагов и в следующую же секунду, скрючившись в три погибели, нажал на гашетку.

— Та, та, та, та-та-та-та… — Пуль сколько угодно — лишь бы язык не устал.

У мужчины, у взрослого, подобной фантазии не могло возникнуть. Да и кровавое поле боя, залитое ярким безмятежным солнечным светом, было для него спокойным овощным полем, над которым не рвутся вражеские снаряды. И все же он пробежал рысцой несколько шагов, держа в руках бамбуковую палку.

— Мина! Ложись! — закричал мальчик.

Мужчина послушно бросился на землю. Он предусмотрительно оделся в старое, и ему не страшно было вываляться в грязи. Но мужчине было уже за тридцать, и он был слишком большим, чтобы вместе с ребенком размахивать бамбуковой палкой. Лицо его, смуглое, изрезанное складками, было увенчано выразительным орлиным носом, но глаза, странно испуганные, казалось, тревожно и вопрошающе смотрели на мальчика.

— Командир, — сказал вдруг мальчик.

Он сказал это с необыкновенно серьезным видом, лежа в лощине за овощным полем.

— Чего? — отозвался мужчина.

— Что это за «чего», — сказал мальчик. — Нельзя говорить «чего». Ведь мы в бою.

— В бою, — вздохнул мужчина, и его мрачное морщинистое лицо пришло в движение.

— Тяжелый! — закричал мальчик и настороженно прислушался. — Точно, это гаубица.

— А может быть, миномет? — задумчиво сказал мужчина.

— Нет, нет, — заспорил мальчик. — Это стодвадцатидюймовая гаубица.

— Ага, возможно, — неуверенно сказал мужчина.

— Командир! — сказал мальчик совсем другим голосом. — Вражеская артиллерия ведет страшный обстрел. Если так будет продолжаться, наши войска ждет полное уничтожение.

— Что, уничтожение? — сказал мужчина.

— Уничтожение, — повторил мальчик. — Командир, немедленно выработайте план боя.

— Итак, — сказал мужчина. — Что же нам предпринять?

— А что, если пойти в обход? — предложил мальчик. — Обойти противника с левого фланга…

— В обход, — вздохнул мужчина и печально окинул взглядом уходящее вдаль овощное поле. У него болели все суставы и от долгого лежания ничком ныли колени: «А если придется еще ползти на животе?!» — Нет, — сказал мужчина с серьезным видом. — Обход не годится.

— Тогда, — сказал мальчик, — пошлем отряд смертников.

— Отряд смертников, — вздохнул мужчина и спросил голосом, в котором явно ощущалось беспокойство: — А как мы его поведем?

— Пойдем прямо в атаку, — сказал мальчик. — С бомбами в руках ворвемся на позиции противника.

— Конечно же, в атаку, — сказал мужчина, словно размышляя вслух. — Но бомб-то у нас, кажется, нет.