Гонзаго

Но ни эта, ни следующая за этой, ни следующая за следующей суммы не хотели устраивать упрямую старуху.

Равиковский быстро сбросил пиджак и закатал рукава рубашки, обнажив волосатые белые руки. Ему стало жарко. То ли сказывалось влияние необыкновенно теплой майской погоды, то ли, усыпляя бдительность старухи, он в азарте полемики так разгорячился. Он явно начинал терять терпение. Да к тому же еще этот проклятый котище так ужасно действовал на него, что к Михаилу Наумовичу подкралось верное предчувствие: если в течение ближайших десяти, ну максимум пятнадцати минут он не уломает эту старую нелепую перечницу, то ему не миновать серьезного приступа недобитой болезни. Он уже ощущал затрудненность дыхания, отчего и натренированные годами нервы его тоже стали сдавать.

Позади осталась просто сумасшедшая по таким недалеким временам сумма в сто пятьдесят тысяч американских дензнаков. Он ощутимо представил эту целую гору знакомых зеленоватых бумажек с мудрыми лицами бывших президентов далекой и богатой страны на столе перед собой, которые он накапливал по крохам, годами, постепенно. С которыми он свыкся, сроднился и подолгу разговаривал наедине, как с какими-нибудь личными друзьями, при слабом свете ночных фонарей, а теперь вот намеревался целую армию всех их отдать какой-то взбалмошной, почти выжившей из ума упорной старухе, взамен всего-то двух вырезанных из камня властных и незнакомых профилей мужчины и женщины. Что само по себе уже было почти преступлением. С ними так было жаль расставаться!

Он отлично помнил, ну вот как сейчас, то свое необычное состояние, когда лет шесть или семь назад держал в руках первые, неожиданно заработанные пять тысяч долларов, и как при этом испытывал каждой клеточкой своего организма необыкновенное, просто неописуемое волнение и страшную дрожь, которые затем стали посещать его плоть при всякой новой сделке, пахнущей крупными деньгами.

Но при всем при этом Михаил Наумович был не в силах отступить перед страстным искушением и заполучить эти надменные царственные особы, повелевавшие когда-то сотнями тысяч жизней подобных ему людей. Стоило им когда-то, в те незапамятные времена, грозно повести бровью или властно взмахнуть рукой — и от жалкого человечка не оставалось и тени былого следа. А теперь уже он на свое усмотрение мог вершить их судьбу.

В Равиковском сидел глубоко запрятанный взбунтовавшийся раб, требовавший хоть призрачного, но удовлетворения своих слишком долго сдерживаемых амбиций. Да, теперь он, Михаил Равиковский, сын обыкновенного заштатного бухгалтера хлебозавода и внук робкого еврея-менялы, державшего лавку недалеко от Варшавы, может стать, а вернее уже почти стал повелителем и властителем этих могущественных царственных особ, как и многого другого, вынырнувшего в это мутное время из небытия. И неважно, что его собственный профиль куда более неказист и менее притягателен, чем у этих молодых людей. Но зато есть деньги. Много денег. Этих волшебных красивых бумажек, придуманных однажды какими-то умными человеками и дающих обладателям их власть, то есть возможность возвыситься и повелевать другими людьми.

Михаил Наумович прибавил еще в уме двадцать тысяч «зеленых» и, стараясь удерживать упорно стучавшиеся наружу ярость и ненависть, непослушными губами еле выдавил из себя эту катастрофическую сумму.

Старуха постучала палкой о пол и неумолимо произнесла:

— Любезный, так мы что, до позднего вечера здесь будем играть в кошки-мышки? Я уже порядком устала от этих ваших несерьезных предложений. Поимейте же хоть какое-то милосердие к престарелому человеку. Если уж вам так жалко расстаться с этими самыми, со своими ценными бумажками, — при этих словах Михаила Наумовича словно кто-то больно поколол иголкой в области сердца, — ну и держите их на здоровье при себе, и мы на этом покончим дело. — Она улыбнулась и как-то по-особенному ядовито произнесла: — Будем считать, что эта шикарная вещь вам просто не по зубам…

Хозяин кабинета окоченело уставился на Ольховскую, а уши у него буквально побагровели.

— Так сколько же вы хотите за нее, пани Ольховская? — произнес он чужим незнакомым голосом. При этом левое веко у него несколько раз нервно подергалось, а пальцы судорожно впились в черную кожу подлокотников. Лицо Михаила Наумовича заметно побледнело.

— Сколько хочу? С этого вот и надо было начинать, мил человек. Цифры известные… Два с половиной миллиона, — после небольшой паузы спокойненько пропищала старуха. — И то можно считать, что это почти даром. Эх, если бы не такая уж нужда, — покачала она сокрушительно головой, — неужели я стала бы с ней расставаться!? С этой фамильной ценностью, с этой фамильной реликвией!

Глаза директора магазина тут же повылезали из орбит, и его словно пружиной выбросило из кресла. Ему показалось, что он ослышался.

— Что вы сказали? Вы в своем уме? — скривил он побелевшие губы. Он хотел, было, повторить названную бабкой сумму, но не посмел. — Боже мой, да вы просто с ума сошли, — прошипел он по-змеиному, быстро наливаясь краской. — Я дико извиняюсь, но вы явно не в своем рассудке, пани Ольховская. Такие деньги! — Он развел ладони с сильно растопыренными пальцами в стороны.

И тут Равиковского прорвало и понесло.

— Да вы сами не понимаете, что вы сказали, и не имеете ни малейшего представления, какие это большущие деньги! — кричал он, вращая глазами и брызгая слюной. — Такие де-ньги, — опять развел он руки с растопыренными пальцами в стороны, — за вот эту маленькую безделушку, — ткнул он пальцем воздух в направлении камеи. — Нет, вы явно не представляете, какой это капитал, сколько на эту кучу денег можно всего накупить и заиметь! Пани Ольховская, да вы посмотрите на себя в зеркало! Ну зачем вам в таком возрасте столько денег? И что вы с ними вообще намереваетесь делать? Я дико извиняюсь, но вы как будто еще с полтыщи лет собираетесь небо коптить! Я предлагал такую солидную сумму, которая обеспечила бы вам и вашему коту со всеми его старыми и новыми подружками такую приличную жизнь, о чем многие даже не могут и помечтать. В сметане можно просто купаться, а в шампанском белье стирать. Боже мой! Пани Ольховская!

Равиковский продолжал изливать бурный поток предложений, а в то же самое время кот, внезапно перестав заигрывать с бабкиными ботами, успокоился и принялся, облизывая лапу и громко мурлыкая, старательно намывать гостей. Бабка же молча поднялась, подошла к столу и, не обращая никакого внимания на бушевавшего хозяина кабинета, определенно собралась забрать коробку с камеей.

Лицо Михаила Наумовича исказила гримаса отчаяния, глаза страшно испугались, а в голове у него кто-то надрывно и протестующе закричал: «Ну, уж нет! Невозможно! Это же никак невозможно! Это ни при каки-их обстоятельствах невозможно! Если уж не мне, то тогда и вообще никому-у-у!»

Он тут же, с ужасом наблюдая за действиями старухи, начал усиленно давить на сигнальную кнопку под крышкой стола.

Буквально еще через несколько мгновений в кабинет дружно влетели двое испуганных охранников, а Равиковский схватился руками за горло и, задыхаясь и багровея, прохрипел им:

— Срочно! Сейчас же! Звоните в милицию! Вызывайте! Задержите их! Это нельзя так оставить! Слышите, срочно, я вам говорю!

Он, завалившись опять в кресло, выхватил из кармана пиджака спасительный светлый баллончик и начал усиленно прыскать из него себе в рот. Из глаз его потекли крупные слезы.

Ольховская же укоризненно покачала головой.

— Напрасно. Ох, и напрасно же ты, милок, это все проделал. Чует мое старое сердце. Теперь у тебя начнутся большие неприятности…

Равиковский же, замахав на бабку рукой, еле слышно прохрипел:

— Ладно, ладно, не каркай, посмотрим. А вот у тебя, жадная сквалыга, они точно уже начались.

Буквально еще через какие-то минуты к магазину резво подкатил милицейский уазик с мигалкой. Из него шустро выскочили четверо вооруженных автоматчиков в бронежилетах и касках и бросились внутрь помещения. Прибывший отряд замыкал грузноватый офицер в подполковничьих погонах. Перед тем как войти внутрь магазина, он покрутил по сторонам головой, осмотрелся и, уверенно потянув рукой за входную дверь, тоже пропал из вида.