Другая жизнь

Такое предложение было, несомненно, достойной оценкой ее поведения на допросе, и он ожидал хоть какого-то проявления восторга с ее стороны. Но последовавшая реакция была удивительно сдержанной.

– Здорово, – ответила она и проглотила ложку супа.

– Ты согласна принять их условия?

– Насколько я помню, у нас проблема с оплатой аренды, – сказала она, промокая рот салфеткой. – В таком случае да.

Он бы описал ее состояние как «спокойно-удовлетворенное», поэтому решился перейти ко второй части. Хотя, откровенно говоря, его характеристика «хорошая новость и плохая новость» была, скорее, данью привычным клише, поскольку все новости были далеко не самыми приятными. Кроме того, единственное, что можно назвать «хорошей новостью», он уже высказал. Дальше оставались лишь дурные вести, и их было две. Склоняясь то к точке зрения Кэрол, предпочитавшей откровенность, то к взглядам Гольдмана, полагавшего, что больного раком надо оградить от негативной информации и выбрать ложь, Шеп понимал, что предстоит идти на компромисс.

– Плохая новость, – он с шумом сглотнул, – очень плохая. Она пытливо смотрела на него.

– Ты уверен, что мне следует знать?

– Конечно, тебе будет неприятно, но я обязан тебе сообщить.

– Обязан?

– Если ты будешь знать – это ничего не изменит.

Она медленно опустила ложку. Руки скользнули вниз и вцепились в края подноса, так водитель фуры держит руль, напряженно глядя перед собой и поставив ногу на педаль газа. Если бы кровать была трейлером, она бы определенно его сбила.

– Джексон застрелился.

Сказанное им было далеко не тем, что она ожидала услышать, поэтому, казалось, даже не сразу уловила смысл. Вопрос ее был и вовсе бессмысленным.

– Он… с ним все в порядке?

Шеп подождал несколько секунд, давая ей возможность все осознать.

– Нет.

– Ох. – Она опустила руки. На лице появилось смятение. И через несколько мгновений: – Бедная Кэрол! – В этом возгласе слышалось облегчение.

Сегодня, шесть дней спустя после произошедшего в семье Бурдина, Шеп счел бы огромным преувеличением сказать, что самоубийство их близкого друга приободрило его жену. Тем не менее Глинис явно была благодарна судьбе, заставившей страдать кого-то больше, чем ее саму. Они с Кэрол говорили без отдыха, прерываясь, лишь чтобы обнять друг друга. Насытившись ролью наперсницы, Глинис словно переживала прилив физической активности, так неожиданно и внезапно подаренный ей фортуной. Он надеялся, что ее стойкость будет надежным помощником в путешествии, в которое они отправятся завтра и которое займет целый день.

Впрочем, ничего не может быть сложнее того пути, что он проделал в пятницу, когда приехала Кэрол с девочками. Честно говоря, Кэрол дала ему хоть и небольшой, но шанс сложить с себя эту миссию – она сказала, что может купить новую одежду и выписать новые рецепты, – но он ведь ей обещал.

Со списком вещей, жизненно необходимых семейству Бурдина, спрятанным в карман брюк, Шеп уже минут двадцать сидел в машине с выключенным двигателем. По натуре он не был прокрастинатором, но не мог заставить себя пошевелиться. Все эти двадцать минут он отчаянно боролся с собой, но не потому, что не хотел ехать, а просто не находил в себе силы: он по-прежнему оставался сидеть в машине. И даже не мог ее завести. Он всегда был человеком долга: по отношению к работе, к стране. Он не мог отказаться от своих принципов, от ответственности за друзей. Сейчас он не так сильно в это верил, но все же верил. Если рассматривать тягостную обязанность не в целом, а по пунктам – дать задний ход, поворот направо, обогнуть поле для гольфа, выехать на шоссе 287 – так будет проще и быстрее, повинуясь своим мысленным командам, он механически повернул ключ в замке зажигания.

Когда он подошел к знакомой двери в Виндзор-Террас, сердце билось так сильно, что закладывало уши, Шепу даже показалось, что голова слегка закружилась от внезапного всплеска адреналина, его даже стало подташнивать. Несмотря на заклинания, повторяемые словно мантры, его внутреннее «я» отказывалось верить, что ему нечего бояться. Ощущения были противоположными: он чувствовал себя героем фильма ужасов, только по другую сторону экрана. Поднявшись на веранду, он сильнее сжал сумку в руке и с ужасом уставился на пол. На светлом линолеуме были отчетливо видны женские следы. Они были ржаво-коричневыми. Эти пятна на полу давали понять, что в доме произошло непоправимое.

Он с трудом поднял глаза и прошел в гостиную. В глубине он заметил желтую полицейскую ленту, огораживающую вход в кухню. Вещи из списка, составленного Кэрол, должны храниться в основном в спальне и кабинете, куда вела лестница слева. Ему нечего было делать в кухне. Несколько мгновений он стоял не шевелясь, щурился и моргал, отчего картина кухни перед глазами превратилась в расплывчатое пятно. Оно пугало, хоть Шеп и старался не смотреть в ту сторону. Однако он чувствовал, что сможет лучше все понять, если увидит своими глазами. Кроме того, хорошее отношение к Джексону требовало составить полное представление о причинах несчастья друга.

Он приблизился к ленте. Яркий солнечный свет пробивался сквозь оконные преграды, давая возможность разглядеть ложки, шампуры и лопаточки, разбросанные по полу, на котором десять лет назад они с Джексоном вместе меняли покрытие. Один ящик выдвинут, второй валяется чуть поодаль. Огромный нож для разделки мяса «Сабатьер» на столе, покрытый пятнами того же цвета, что и следы на веранде, – он оставлен здесь ржаветь, а ведь Джексон Бурдина всегда с уважением относился к инструментам. Массивная разделочная доска, чье место всегда было на рабочем столе у холодильника, перенесена на обеденный стол, на ней тоже видны темные следы. Об этом Кэрол ничего ему не рассказывала.

В противном случае у него была бы возможность подготовиться и не стоять сейчас в полной растерянности. Укладывая некогда плиты «Форбо», он и не предполагал, что, выбирая между цветами «ляпис-лазурь» и «лазоревое настроение», Джексон невольно подыскивает фон для столь пугающе мрачных пятен и засохших лужиц. Не предполагала и Кэрол, что с любовью подобранные шторы с бледными подсолнухами на нежном кремовом поле, станут холстами Рорша для исследования отчаяния ее несчастного мужа. Пятна были везде – словно кто-то разбрызгал по кухне соус «Маринара». Лужа под столом покрылась плотной коркой, сотни брызг разлетелись в разные стороны, сумев добраться даже в такие труднодоступные места, как пол под холодильником. Общий вид был мрачным и унылым, именно такая перспектива предстала взору Кэрол, когда она вернулась домой. Она сказала, что поспешила вытолкнуть Флику на крыльцо, но было слишком поздно.

Эта была заурядная картина из человеческой жизни. Из нее можно было вынести лишь одно – здесь произошло то, что произошло, но Шепу предстояло еще осознать и осмыслить всю информацию.

Он поднялся наверх, чтобы сложить в сумку учебники и одежду. Стал поспешно просматривать ящики в кабинете Кэрол, откладывая в сторону медицинские полисы и завещания, которые она просила найти, и инстинктивно добавил к ним папку, которой не было в списке, – папку с паспортами, еще не понимая, насколько разумно он поступил. Наугад взял несколько телефонов из коллекции Флики, хотя она тоже не просила его об этом. При этом его не покидало ощущение постороннего присутствия в доме, словно кто-то подкрадывается сзади и смотрит в спину. Он вздрагивал всякий раз, когда неожиданно позвякивали вешалки в шкафу и внезапно упал на пол шнур от компьютера Кэрол. Наконец, у входной двери, поворачивая ключ, он вновь явственно ощутил, что запирает кого-то в пустом доме. Резкая февральская прохлада освежала, и он сделал несколько жадных глотков воздуха, подействовавших на него словно ледяная вода в жаркую погоду.

На обратном пути Шеп предпочел проехать не по бесплатному Бруклинскому мосту, а по менее загруженному тоннелю Бэттери. Пришлось заплатить четыре бакса, но он может позволить вознаградить себя после столь тягостного испытания. Минуя Нижний Манхэттен, он вспомнил Джексона, его шумные тирады о парковках для крупных чиновников. Отдавая дань памяти друга, он проскочил за билетом к тому выезду, где было написано: «Только для уполномоченных лиц». Теперь он мог и это себе позволить.