Испанский сон

— Шутишь, — она улыбнулась.

— Нет, — сказал он, — я не шучу.

— Да разве медучилища для этого достаточно?

— Вполне. Когда ты закончишь, наше лучшее в мире бесплатное здравоохранение просто развалится. А платное будет безответственным и потому опасным. Я не говорю о разных там осложнениях… об операциях… а вот всякие диеты, простуды, прививки… дай-то Бог СПИД от укола не подхватить… В общем, грамотная медсестра в семье — это весьма кстати.

— Понятно.

— Я прав?

— Как всегда.

Он состроил довольную физиономию.

— Скажи, — спросила она, — если все будет нормально… ну, то есть если дело прекратят — в какой психдом Его отправят? Я имею в виду, в обычный — или, может, в какой-то тюремный?

— Просто в психдом. Туда, где есть отделение соответствующего профиля.

— Для буйных?

— Не знаю. Медицинский вопрос.

— Ты бы узнал, а?

— Хорошо.

Она подумала.

— А они могут приказать психдому, чтобы Его не выписывали, если уж не вышло посадить?

— Кто «они», — уточнил он, — суд или следствие?

— Следствие, конечно… если суда не будет…

— Что ты, — усмехнулся он, — это противозаконно. — И серьезно добавил: — Хотя раньше — приказывали.

Она подумала немножко еще.

— А если человек попал в психдом, это ему записывают в паспорт?

— Хм. — Он тоже подумал. — Не знаю… к своему стыду… Вопрос специфический. Я б на их месте записывал — во всяком случае, если опасен… но на практике, наверно, где как…

— Ты можешь сделать, чтобы Отцу не записали?

— Хм. Попробую…

В сущности, с ним было хорошо. Он окружил ее заботой и лаской, брал на себя множество мелких дел — договорился, например, чтобы по субботам их возили на базар за припасами — и если бы она действительно собиралась замуж, лучшего человека ей было не найти. Он начал строить планы. Начал считать деньги, больше работать… понемножку начал зондировать почву в Китеже… даже в Москве…

Ничего из этого не могло побудить ее пересмотреть решение, принятое в автобусе. Да — удобно; да — хорошо… но как только освободится Отец, с Корнеем будет покончено. Она понимала, что нанесет ему душевную травму, расстроит его планы и так далее. Ну так что? Они уже более чем квиты. До нее — по его же собственным словам — он жил как попало; он не строил планов, не задумывался о серьезных вещах… в конце концов, она помогла ему родиться заново — бесценный дар в обмен на его услуги; спору нет, важные, полезные, но всего лишь услуги.

Тем не менее, пока и поскольку некоторые из этих услуг были необходимы, она должна была воздавать, служить ему, и она делала это честно и без какой-либо неохоты. У них был симбиоз, временный союз нужных друг другу; единственная разница в их положении заключалась в том, что она знала об этом, а он нет. Он думал, это нечто большее и навсегда. Она не пыталась разубедить его, поставить отношения в какие-то узкие рамки. Один раз, в автобусе, попробовала — и хорош; после этого она должна была сделать так, чтобы он нисколько в ней не сомневался, иначе это могло отразиться на Отце. Она и сделала.

Принципиальная необходимость безжалостного грядущего ее ухода и полное отсутствие связанных с этим угрызений совести, однако, не мешали ей чисто по-человечески испытывать к Корнею повседневную нежную жалость. Она относилась к нему так же, как большинство дочерей (обычных, не таких, как она) относятся к своим стареющим родителям — они расстанутся, так уж устроена жизнь; но пока они не расстались, нужно любить их, жалеть их, угождать им, и чем теплее и искренней это получится, тем лучше и родителям, и самим дочерям.

Их ласки перестали технически развиваться, как это постоянно было у нее с Отцом; они застыли на той точке, какой достигли к автобусу — у нее больше не было внутреннего стимула к познанию нового с Корнеем. К счастью, он этого не понимал. Уже изгнанный ею из Царства, он все дальше и дальше отходил от Него. Он начал делать, как в кино — надевать на нее носочки и прочую галантерею, вымазывать всякой едой, рассуждая о новизне и детски радуясь каждому очередному своему изобретению. Руководствуясь книжкой по кама-сутре, научился кончать от трения своего змея об ее промежность — это называлось виргхата — и старательно делал вид, что так ему нравится. Нужный отклик не потребовал от нее особенных усилий, ведь она действительно была благодарна ему — может, и не за эти наивные или вычурные забавы, но уж во всяком случае за его несомненный такт, за то, что отвадил (очень надолго, если не навсегда) своего змея от Царевны, вполне довольствуясь широким набором прочих отверстий и способов.

И еще за одно она бесспорно могла бы быть ему благодарна. У него было много книг, хороших книг, привезенных им из столицы — впервые в ее жизни столько книг оказалось у нее под рукой, чтобы можно было снять с полки любую, исходя из минутного настроения. Она и раньше-то любила читать, перечитала все что можно было в деревне, и в этом смысле книги Корнея были таким же очередным этапом ее образования, как медицинское училище после школы. О, какие умные книги ухитрился собрать Корней! Некоторые из них было невозможно понять с первого раза. Тогда она просила его объяснить.

У них возник обычай заниматься этим в постели, перед сном, своеобразный суррогат сладкого часа. Он ласкал губами Царевну, в то время как она излагала свой вопрос. Затем она так же ласкала Царя, а он отвечал — это продолжалось значительно дольше. А потом он очень медленно прогуливал змея по ее попке, снаружи и внутри, и одновременно с этим они вели дискуссию по теме, постепенно затухающую по мере того, как он засыпал или, наоборот, возбуждался сильнее.

Ее жажда нового, не находя утоления в ласках, обратилась к информации. На какое-то время она сделалась информационным наркоманом. Каждая новая книга не только расширяла ее кругозор, но и очевидно требовала все новой порции этого наркотика, одновременно ускоряя процесс его усвоения. Она интуитивно чувствовала, что любая новая информация, интересная и сама по себе, могла бы когда-нибудь пригодиться ей в жизни. Она понимала, что грядущий момент, счастливый и долгожданный, враз оборвет ее общение с книгами Корнея, да и не только с книгами — с самим Корнеем, с его друзьями, даже с училищными педагогами — и стремилась успеть извлечь из этого общения все что только сможет.

Она читала все подряд — энциклопедический словарь, Библию, сборники анекдотов, сборники стихов, сборники подзаконных актов и комментариев к ним, сборники сохранившегося еще машинописного самиздата, начиная от «Бани» и кончая «Архипелагом ГУЛАГ», а любимым ее чтивом сделались речи Цицерона и толстенный альбом репродукций Дали. Только теперь она поняла, насколько окружающий мир был велик и разнообразен, и насколько бедным и жалким было их деревенское бытие. (Это — даже их, подданных Царства; что же сказать об прочих односельчанах?) Так как теперь в любом случае с деревней предстояло расстаться, она поклялась себе, что их новая жизнь с Отцом — как только! — будет полна не только любовью, но и всем остальным, что только возможно, и она — молодая, энергичная, умная — должна, хотя бы во искупление всего совершенного ею, раздвинуть границы этого возможного как можно шире.

Она еще не знала, как это сделает. Должны были потребоваться деньги, много денег. Она уже осознала страшную для непосвященного силу своей пизды и угадывала ее высокую денежную цену. Выйти замуж, раз уж Корней так хочет, чтобы он обеспечил не только ее, но и Отца? Тогда почему за Корнея? Нашлись бы желающие и побогаче… Нет, замуж нельзя… замуж — значит контроль, зависимость; для Цели это без разницы, но Царство страдало бы, Отец бы страдал. Она должна сама распоряжаться своими деньгами, временем, телом. Стать дорогой проституткой? Найти высокого покровителя? Наверно, так… значит, ей нужно заблаговременно расширять круг знакомств, повышать их качество, то есть для начала поощрять стремления Корнея в область, в Москву…

Отец между тем продолжал томиться в застенке, и немногочисленные новые свидания — специальные, театральные — не добавляли радости ни ей, ни Ему. Пару раз вызывал ее следователь, оформлял протокол, задавал грязные вопросы, смотрел на нее так же, как Семенов, только еще похотливее, потому что был помоложе. В один из этих разов, выходя от него, она нос к носу столкнулась с небольшой кучкой своих односельчан, мающихся в коридоре; свидетели по нашему делу, догадалась она. Вызваны по повестке; может, уже и не первый раз — явно недовольны возникшей морокой. Узнав ее, они удивились и засмущались, поопускали глаза; никто не ответил на ее равнодушное «здравствуйте»; так вам и надо, брезгливо подумала она, миновав этих людей, нечего было идти на поводу у Семенова. Как там дом, интересно? Нужно бы съездить… заодно забрать очередные вещи, теплые вещи, свои и Отца — зима не за горами… Через пару дней она съездила; дом был в порядке — только поверхности покрылись пылью — но, забирая вещи, она подумала, что это ей уже все равно; дом стал чужим, они в него не вернутся; пусть грабят, если кто хочет… лишь бы не сожгли — может, удастся выручить сколько-нибудь… а по большому счету безразлично и это.