Нецензурные рассказы. Контркультурная проза

– Ты пьёшь и не закусываешь. Есть бутерброд. Будешь? Бесплатно.

– Хорошая обслуга у меня – буду.

В одно мгновение перед Ромой на пластиковой тарелке появился ломтик хлеба с двумя колясками копчёной колбасы и веточка петрушки.

– Отлично, друг! – сказал Рома. – Умеешь услужить!

– Жалко тебя, – сказал бармен. – Ты годишься мне в отцы. Я тебя не знаю, и ты меня не знаешь, но я к тебе проникся.

Рома усмехнулся, сказал:

– Друг, я тебя знаю. По твоему бейджику: Орехов Иван. Хорошее имя, хорошее фамилия. Но имей в виду: важно сочувствие с жалостью не путать, разные это вещи. Может, поэтому тот, кто считает жалость хорошим чувством, удивляется, когда люди отвечают на его всякие добрые намерения агрессией. Я, конечно, не из тех людей. Я говорю тебе спасибо за бутерброд, а не за проявленную ко мне жалость.

– Ещё налить?

– Бесплатно?

– Хорошо, но только одну рюмку.

– Это по-нашему, друг! Тепло принимаешь. Теперь я понимаю, почему ходить в гости лучше осенью или зимой. Вона, на улице прохладно, а ты своей лишней рюмкой моё больное сердце согреваешь.

– Я оказываю внимание, так как начало рабочего дня, клиентов нет пока.

– Это понятно. Я знаю точно одно, друг: тебе места в аду не хватит. Ты добрый малый, таких бравых солдат не берут в преисподнюю. Скорей всего жизнь даст тебе пинка под зад, и ты улетишь в небеса. Но произойдёт это не скоро, сам понимаешь… Налей мне ещё рюмочку, я тебе сейчас историю одну расскажу. И пойду домой потом спать. Кстати, из моего окна, если взглянуть – этим я, видимо, никого не удивлю – видно кладбище. Кресты, могилки, венки, оградки, каштаны и сирень. А ещё – кучи кладбищенского мусора: салфетки, искусственные цветы, облезлые венки, спиленные ветки. Зимой это всё засыпано снегом. Летом – видится зелёный рай. Каждую ночь горит одинокий фонарь. А если восходит Луна, сторож не включает электрический свет, от этого становится жутковато. Чьи тела покоятся там? О чём они мечтали? Думали о чём? И ведь где-то они засыпали, и ведь с кем-то они засыпали?.. Бог ты, – водка мой язык подвешивает…

– Пожалуйста, – бармен пододвинул рюмку ближе к завсегдатаю. Рома откашлялся и, будучи тем самым евреем, только бедным, исполосованным русской повседневностью, но больше алкоголем, а стало быть – совсем обрусевшим, стал рассказывать:

– Это было лет двадцать назад. Так вот, бар «Брандмейстер». Здесь наливали приличное пиво. А главное – дёшево. Я туда заходил каждый вечер. Рома – тот мой знакомый тоже был Рома – приходил раньше, занимал самый дальний столик, откуда было хорошо видно посетителей, телевизор, а главное – в жару поток воздуха от кондиционера дул не прямо на тебя, а просто обдувал, понимаешь…

Вначале мы сидели вдвоём. До самого закрытия. Сбегали от домашнего холостяцкого одиночества. То есть до часу ночи. Бармен нас знал, как ты сейчас меня – может, чуть лучше, а официантка Юля всегда составляла компанию, если у неё было свободное время от других посетителей. Нам всегда доливали пива до самых краёв, как положено.

А после появилась она. Это произошло неожиданно. Для всех. Потому что посетители, большая часть клиентов, – мужики, уставшие и грязные (рядом с пивнушкой тогда ещё работал механический завод), спешащие домой с работы, к детям и жёнам. Нам же, Роме и мне, спешить особо было некуда, и мы тянули пиво медленно, не спешили, чтобы почувствовать весь вкус благородного напитка.

Так вот, она вошла в бар, подошла к стойке. Шум, гул, гам питейного заведения – и вдруг тишина… Все смотрели на неё. Рома тоже глазел. А я рассматривал. И там было на что взглянуть! Высокая, стройная, смуглая – боже! – эта молодая женщина обладала той самой красотой, на которую обращают внимание любые мужики; слепой бы прозрел, импотент возбудился; я мог бы вечно смотреть на неё, и я незаметно для всех почесал яйца – полтора литра пива дали о себе знать почему-то зудом между ног. Она была, на первый взгляд, из тех женщин, что, сохраняя вид невинных страдалиц, ухитряются полностью утолять свой голод, всегда и везде.

Она взяла кружку пива, огляделась – все столики были заняты – и увидела нас.

– Разрешите? – спросила она.

– Да, конечно, – ответил Рома.

Я обратил внимание на голос, низкий и грубоватый, нисколько не сочетающийся с её внешностью. Мелькнула мысль, много курит. И то, как она спросила – не «можно», как обычно говорят женщины, а «разрешите».

Когда она подсела, в баре снова застучали бокалы, задвигались с грохотом стулья, возобновилась прежняя жизнь.

Изменения, перемены…

Её звали Аня. Она сразу представилась и по-мужски протянула руку. Вначале Роме. Потом мне. Я попытался задержать её ладонь в своей руке чуть дольше. И она это позволила.

– Рома, – сказал я.

– Мой бывший муж – тоже Рома. Я помню только его имя. Остальное – забыла. Стёрла из памяти. Но чувства похожи на привычку – пока болею.

– Как вы оказались здесь, Аня? – я назвал её на «вы», по-другому не смог. И я знал, чтобы она не ответила, я ей не поверю: женщины часто поступают неосознанно.

– Работаю рядом. Главным бухгалтером, кстати. И очень люблю пиво. Хорошее пиво. А здесь – оно лучшее. И, мальчики, просьба – обращайтесь на «ты».

– Это правильно, – сказал Рома. – За это надо выпить.

Так мы познакомились. Я обратил внимание на Рому, он смотрел на нашу новую знакомую с оттенком подозрительности. Видимо, не верил, что такая красавица может оказаться здесь, а после – рядом с ним. У него дрожали руки, и, когда она села за наш столик, он пытался с ними справиться, унять дрожь.

Я рассказал анекдот про Вовочку. Анекдот был политический. Затем ещё один и ещё… Аня смеялась от души. То, как она это делала, – было видно, ей действительно смешно. Морщинки вокруг глаз и в уголках губ углублялись, а глаза светились огоньком.

Аня допила пиво, заказала второй бокал. Я, было, хотел угостить, но она отказалась.

– Не надо. Сама попрошу, не волнуйся.

Она мне нравилась. Не только за смазливую внешность. Что-то в ней присутствовало грубое и мягкое одновременно.

– Почему выбрала наш столик? – поинтересовался я. – Подсядь за любой – тебе не отказали.

– Рома… и Рома – вы не из этого места, – она обвела рукой зал, наблюдая за кистью своей руки. Видимо, Аня уже была слегка пьяна, когда вошла. – Каждый из вас тут – и не тут. Это сразу заметно. И я не отсюда. Но здесь подают хорошее пиво. Там, где подают хорошую еду, нет хорошего пива. А я повторяю, мальчики, – Аня сделала паузу, – люблю хорошее пиво. И мало ем. Кому бы я составила компанию? Правильно – только вам. Я редко ошибаюсь.

Она нас называла мальчиками, хотя нам было за тридцать пять. Видимо, она всех мужчин называла мальчиками. Это слово выбивало из неё огонь. И чтобы затушить пламя – Аня вливала в себя пиво. Когда она это делала, сжималась как бы, сутулилась. Сделав глоток, остывала и выпрямлялась.

Затем в баре появился инвалид с ребёнком. У него не было правой руки выше локтя. Он направился к нашему столику уверенным шагом. Ребёнок громко поздоровался. Так его, наверно, учили в садике. А инвалид этого делать не стал. Я решил, потому что он без правой руки.

– Мой отец заботливый дед, – обрадовалась Аня. – А это Вадик, сынок. Мы живём вместе.

– Пойдём, – отец Ани был немногословен. На нас он не обратил никакого внимания.

И они ушли. Напротив входа в бар стояла «семёрка», как сейчас помню, красная такая!.. Аня села за руль. Она не боялась водить автомобиль в нетрезвом виде – как и все женщины, была слишком самоуверенна. Это нормально, конечно, если отвечаешь только за себя. Но с ней был ребёнок и отец.

Короткие посиделки Ани с нами продолжались трижды. Она приходила одна. Сразу подсаживалась. Заказывала пиво. Курила после каждой кружки. Затем появлялся отец-инвалид с внуком, она прощалась и уходила.

Своим уходом она волновала меня. Потому что я смотрел, как она уходит – довольно быстрой походкой – и видел её зад, упругий мячик. С самим собой я всегда договорюсь, думал. Выпью пива – и нет проблем. А вот с Аней – пиво не помощник.