Последнее лето в национальном парке (СИ)

Последний раз беспутный ветерок районного масштаба пытался расплести мои волосы, но мне уже было не до него. Мы обнялись со Стасисом, пожелав друг другу удачи без всяких слов, и его лицо было последним, что я запомнила на отплывающем назад перроне. Счастья тебе, мой милый лесной странник, сыновней любви, хорошей охоты и крепкого сна! Может быть, мы и встретимся когда-нибудь на тех дорогах без начала и конца, что тугой сетью опутывают наше вечное яблочко, и ты расскажешь, как тебе жилось, и мы выпьем рюмку-другую за нашу встречу.

Поезд отправился по расписанию, и за окнами до самого Неляя был густой туман, потому что Пакавене уже исчезала с лица земли. День прошел в мелких хлопотах, старики спали на нижних полках, а я маялась на верхней боковой, думая о приемной дочери Андрея Константиновича и пытаясь припомнить, где же я все-таки слышала имя ее покойного отца, пока, наконец, в памяти не всплыл веселый капустник в молодежной театральной студии с участием двух девиц и трех развеселых молодых людей, и Борис Веснянский был одним из них, а, вернее сказать, первым из них всех. Карнавальное дитя с умным живым личиком, рожденное на радость людям — и все уже спрашивали друг у друга фамилию молодого актера, пророча ему большое будущее, и ощущение праздника не покидало мое шестнадцатилетнее сердце, когда я ехала со спектакля домой ночным московским трамваем.

— Боже мой! Я же банщика не взяла с собой, — вдруг пронзило меня, и я точно знала, где он сейчас находится, но сделать уже ничего было нельзя, и костяная фигурка начала свою, отдельную от меня жизнь.

Когда я проснулась, то лето все-таки продолжалось, мимо окон проносились березовые рощи, и девушки бежали по тропинкам купить билет в электричку, и женщины в цветастых платочках провожали поезд глазами, будто всю жизнь мечтали, но не могли укатить куда-нибудь дальше райцентра, и коровы бесстрастно жевали на дорожных откосах душистые травы, поплевывая на строгие окрики старух, и здесь не было тайн, потому что, какие могут быть тайны в моем собственном Национальном парке, где все знают всех, и все знают все, и только размеры парка никто не может представить воочию.

Ах, как прекрасны были декорации на этой огромной сцене в тот день, когда я возвращалась домой! За плохо вымытыми вагонными окнами мелькали Голицыно, Отрадное и Одинцово, и каменные изваяния по обочинам дорог больше никого не пугали, и уже играла музыка, потому что поезд прибывал к Белорусскому вокзалу, где продавались сладкие кооперативные пирожки, книги Солженицына и летающие воздушные шарики. В моем детстве приходилось надувать шарики самой, и они не летали.

В Москве, однако, дождило, и Андрей ждал нас на перроне, а рядом с ним стояла девочка лет десяти и настороженно смотрела на меня своими карими глазками. Теткины вещи были в багажнике машины.

— Тебя сразу отвезти домой, или поедешь с нами в Балашиху? — спросил он меня уже на привокзальной площади.

— Поеду в Балашиху. Мне нужно на обратном пути рассказать кое-что тебе. Правда, мы будем не одни…

— Есть еще один вариант — я сам отвезу Наталью Николаевну и Виктора Васильевича в Балашиху, а вас с Катенькой по дороге высажу у нашего дома. Подождешь меня там и познакомишься с моей матерью.

— Это неплохой вариант. В багажнике должна быть моя банка с тертой черникой, достанешь тогда перед домом, — сказала я, успешно завершив этот важный для нас разговор.

Через полчаса Андрей представил меня своей матери, голубоглазой женщине лет шестидесяти, и тут же уехал.

— Вы выглядите гораздо моложе своих лет, — сказала она мне сразу же.

— Небольшая компенсация вашему сыну за отсутствие неземной красоты — ему ведь полагается красавица!

— Заниженная самооценка, — засмеялась она, — но это излечимо.

— Я уже слышала эту фразу от Андрея, неужели и вы профессиональный фрейдист?

— Уже нет, — ответила она с некоторой тенью сожаления, — теперь я развожу на даче гладиолусы.

Пока мы старались понравиться друг другу, девочка молчала, а когда вскипел чайник, то мы втроем уселись за стол и пили чай с черничным вареньем и разговорами, пока не вернулся Андрей.

— Мы приедем завтра, — сказал он матери, — я буду звонить.

— Не волнуйся ты так, — попросила я его уже в лифте, — нам сейчас по мокрому Садовому кольцу ехать.

— Прости меня еще раз, — сказал он уже в машине, — я тогда услышал только твой отказ, но по дороге в Москву понял, наконец, что ты говорила совсем о другом. Ты сказала — если родится ребенок… Почему ты сомневаешься?

— Я действительно не уверена, смогу ли осчастливить тебя. Обстоятельства как-то раз загнали меня в угол, и я убивала своего ребенка, как могла, потому что боялась иметь маленькую копию своего мужа, а ребенок боролся за свою жизнь тоже, как мог. Девочка родилась на седьмом месяце еще живой, а потом она умерла на моих глазах, и ее унесли в целлофановом пакете неизвестно куда. Позже я получила приватные разъяснения, что это отделение патологии, а не родильный дом, инкубаторов здесь не водится, и вообще спасать ребенка после того, что я делала, смысла не имело. А потом я с трудом выздоровела, но шансы иметь детей у меня очень ничтожные. Судьбу, правда, я не испытывала — так было спокойней жить. Твоя дочь была моей страховкой, но, оказалось, ты ее удочерил.

— И ты меня пожалела?

— Я понимала, что у тебя в семье неладно, но что я могла предложить тебе взамен?

— Какой диагноз тебе ставили?

Я сказала.

— Не самое страшное, с моими связями в медицинских кругах можно будет что-нибудь сделать. Но я уже был готов к чему-нибудь в этом роде, когда брал Катеньку с собой на вокзал. Надеюсь, ты это поняла теперь?

— Я поняла уже после отъезда, что ты все равно найдешь меня на каком-нибудь перроне. Но стоит ли тешить себя надеждами?

— Почему бы и нет? Разделим участь патриархов, у них всегда были сложности с этим вопросом, а зато какие дети получались! Но в любом случае я хочу прожить свою жизнь с тобой, и завтра ты переедешь ко мне.

С площадью потом разберемся.

— Готова уважать твой выбор.

— Скажи — пока, а то я не поверю в свое счастье.

— Не скажу, но мы будем скандальной парой.

— Нет, — сказал он, — теперь все будет по-другому.

— Придется опять поверить.

— Вот и прекрасно, едем к тебе, но сначала ответь на один вопрос — меня сильно мучило это еще на перроне.

— Отвечу, зловещих тайн у меня больше нет.

— Где твой чемодан?

— Я его выбросила на помойку в пять утра после твоего отъезда, а через несколько часов Янька валялась в грязи в моем вечернем платье и на каблуках, — тут я припомнила все детали нашего прощания, и Андрей засмеялся — впервые после встречи на вокзале.

Потом мы поехали в сторону Даниловской площади, где находилась моя однокомнатная квартирка, и потихоньку из-за туч начало пробиваться солнце. Когда я раздевалась в прихожей, то увидела, что подошвы моих кроссовок стали абсолютно чистыми, и последние песчинки Пакавене остались где-то в московских лужах.

Глава 15

Я прочел текст на дискете и наметил общую стратегию поиска. Хотелось увидеть женщину, чье воображение создало тот странный мир, куда мне довелось попасть невесть каким образом. Воображения мне всегда не хватало — это сказывалось в моей работе, и я сейчас смертельно завидовал этой самой племяннице.

В тот памятный день я пересек Белоруссию, свернул в Даугавпилс, вырулил из города и вскоре попал в молочно-серое облако.

— Черт! Почему здесь такой туман? — подумал я на повороте шоссе, и это было последним, о чем я успел подумать. Очнулся я во влажной ночной траве от приятного женского пения, и, приоткрыв глаза, обнаружил себя в центре хоровода.

— Ансамбль «Березка», что ли? — пришла мне в голову вялая полудохлая мысль, — но почему они без сарафанов?

Я еще долго лежал в сладкой полудремоте, прислушиваясь к незнакомым словам, а девушки медленно двигались по кругу в своей целомудренной наготе и пели, должно быть, о райском блаженстве. Их голоса звучали нежно и слаженно, как в церковном хоре, и я всем сердцем возжелал этого милого вечного покоя.