Низший пилотаж

анов. Вместо того, чтобы пачками спускать терки в мусорные ведра, они с особым ожесточением рвут их на мелкие кусочки. Многие из них специально дежурят у окон полукаличной, выходящих на мусорку. Им доставляет наслаждение смотреть на венораздирающие картины, когда торчок вытаскивает рецепт, разворачивает… И падает, захлебываясь в слезах и соплях жалости к неповинной терке. А рвач, злорадно потирает ручонки, все в бумажном крошеве от покойных рецептов и вызывает мусоров, чтобы те свинтили любителя рыться в помойках.

– Козел. – Кулак Седайко Стюмчика дотягивается сквозь стекла, этажи и перекрытия полукаличной и впивается в яйца рвача Головко. Рвач Головко теряет ошметки человеческого сознания и реинкарнируется в фен для завивки лобковых волос, не успев прозвониться к стремному полису.

А Седайко Стюмчик продолжает миссию спасения терок.

Следующая терка аккуратно сложена кульком. Ее недра высыпают сигаретный пепел и бычок со следами губной помады. По центру красуется выжженная гаснущим окурком рваная дыра. С личной печати ехидно ухмыляется врач Игнатова.

– Сука.

Наконец Седайко Стюмчику везет. Развернутая терка радует глаз всеми тремя колотухами. Она сияет девственной белизной, лишь на месте фамилии больного написано несколько букв. Они совпадают с началом фамилии врача на личной печати.

– Предчувствия меня не обманули! – Торжествует Седайко Стюмчик. Он начинает методично перекапывать внутренности помойки, не обращая внимания на ее понурое рычание и попытки сблевнуть. Струны с контролем, порожние стекла, фантики от лекарств кружатся в мощной воронке, закрученной Седайко Стюмчиком. А сам он, как хамелеон, готов в любой момент выстрелить своим липким языком, чтобы на его кончике затрепетала свежевыловленная терка.

Среди бумажных волн выплывает пятикубовый баян. Он тоже оприходован недреманным оком Седайко Стюмчика.

Наконец, все в помойке перевернуто вверх дном. Каждый клочок бумаги по несколько раз просканирован и просвечен рентгеном и инфразвуком. Больше здесь терок нет. Зато карманы Седайко Стюмчика полны этих мятых прямоугольников.

Он вылезает из помойки. Та, радуясь, что закончились ее мучения, смачно всхлипывает. В нее возвращаются уцелевшие постояльцы и продолжают вить гнезда, рыть ходы, переваривать жратву и раскармливать матку, которая разрешается от бремени свеженькими скомканными терками.

Но Седайко Стюмчика это уже не интересует. Присев на бордюр, он перебирает и раскладывает обретенное богатство.

– Безмазняк… Безмазняк… – Ругает он полностью заполненные бланки. Те ежатся от стыда и сгорают, оставляя на пальцах Седайко Стюмчика полоски фиолетовой копоти.

– А эту потаскушку можно отмыть…

Эта терка заполнена черными чернилами, которые, как многократно проверял Седайко Стюмчик, можно смыть под проточной водой. Потаскушка лыбится и отправляется в бездонный карман джинсов Седайко Стюмчика, не подозревая о пытках, которые ей предстоит испытать до той поры, пока она не ляжет на стол фармацевта.

– Классная терка!…

Как