Красный Элвис

— Лучше купи себе новую машину.

В это время дождь усиливается, и из-под капота начинает валить дым. Водитель ругается, дотягивает до ближайшей стоянки и выключает двигатель. Ну вот, говорит он, снова, затем бьет кулаком по рулю и смотрит куда-то в неведомое. Ты не хочешь посмотреть, что там? — спрашиваю я осторожно. Там двигатель, говорит он раздраженно, ебаное немецкое железо, народный автомобиль, говно, я так и знал, — он достает мобилку и вызывает аварийную службу. В оставшееся время мы сидим и считаем фуры, проезжающие за окном на север. Я насчитал девяносто три.

В Мюнхен нас притащили под вечер, сначала аварийщики пытались сделать все на месте, рылись и копались в цветных проводах и блестящих деталях, потом, видно, обломались и потащили нас назад. Тебе куда? спрашивает водитель, не знаю, говорю, наверное, на вокзал, ну, тогда мы тебя подбросим, спасибо, говорю, ты сам как — справишься? да, без проблем, говорит водитель, сейчас оттащим авто в мастерскую, и за пару дней оно будет готово. А как же твоя жена? думаю, что придется все-таки перебираться к ней назад, в Берлин, ну и хорошо, говорю, может, вместе насобираете на какую-нибудь пристойную машину. Мы останавливаемся возле вокзала, ну что, говорит водитель, извини, ничего — говорю я ему, я попробую еще раз, ты не думай, говорит он, жизнь, конечно, штука непростая, говна, ясное дело, становится все больше, но ты держись, смотри, кто-нибудь когда-нибудь да остановится. Я знаю, говорю я ему, но меня не столько впирает, что кто-то в конце концов подберет, сколько боязно за тех, кто проезжает и даже не обращает внимания, есть ли там кто на тротуаре. Представляешь, какие демоны приходят к ним во сне? Как их мучают каждую ночь их злые ангелы? Ужас просто. Да, действительно ужасно, говорит он, я никогда о таком не думал. Я, честно говоря, тоже.

ПОРНО

© Перевод А. Пустогаров

— Почему ты все время говоришь о порнографии?

— Ну, я люблю порнографию.

— Как можно любить порнографию?

— Любить можно все что угодно. Ты вот Элвиса любишь. Это тоже порнография.

— Нет, Элвис — это не порнография.

— Порнография, порнография. Элвис, Джордж дабл ю Буш, Микки-Маус — это все порнография.

— Микки-Маус?

— Да, Микки-Маус. Голимая порнография.

— Нет, только не Микки-Маус. Джордж дабл ю Буш — да, я согласна, но не Микки-Маус.

— Не спорь.

— И ты что — смотришь эти фильмы?

— Какие фильмы?

— Ну, порнографические.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, настоящую порнографию, фильмы — понимаешь?

— А. Нет, не смотрю. Негде смотреть. У меня телевизора нет. У меня был выбор — купить телевизор или зимнее пальто.

— И что?

— Ничего. Я подумал — зачем мне телевизор.

— Ну, правильно.

— Я тоже так думаю.

— А пальто?

— Пальто? Ну, я подумал — зачем мне пальто?

— Действительно: зачем тебе пальто, летом.

— Вот видишь.

— Значит, фильмы ты не смотришь?

— Не смотрю.

— Странно… Ну, мне пора на посадку. Напиши как-нибудь о своей любви к порнографии.

— Обязательно. Счастливо долететь.

— Купи телевизор.

— Хорошо. В следующей жизни.

…Когда мне было лет одиннадцать-двенадцать, я дружил с Бобом, своим одноклассником. Боб был из неблагополучной семьи, его папа сидел где-то на севере, а мама работала в буфете на станции, не знаю, правда, что тут неблагополучного. Боб был больным на всю голову чуваком, даже в те социально упорядоченные времена его собирались выгнать из школы, но куда ж ты его выгонишь, если кругом сплошная советская власть. В этом возрасте обязательно нравится всякая туфта, играют гормоны, высыпают прыщи, хочется поставить весь мир раком, вообще — начинался славный период, конец блаженных восьмидесятых, полный солнца, травы, кооперативного движения, тотального оттяга, мы словно очутились на огромном съезде мародеров, что, навсегда покидая оккупированную ими страну, в данном случае — Великую Советскую Империю, хотели как можно больше прихватить на память о покойной — маленькие сувениры, фотографии, подсвечники с камина, кое-что из платяного шкафа, всякую дребедень, никому уже не нужные вещи — посуду, бижутерию, золото, алмазы, цветные металлы, уголь, нефть, природные ресурсы; радостные, улыбчивые лица современников, в годы моего детства они были именно такими — радостными и улыбчивыми, и даже спекулянты, связанные скотчем и облитые бензином, горели в своих кооперативных ларьках, улыбаясь от чувства бесконечного полета сквозь все апельсиновые небеса, что протянулись над нашей родиной.

Хоть я и учился с Бобом в одном классе, но до той поры мы почти не общались. Я терся вокруг старшеклассников, настоящих придурков, они откуда-то добывали копии немецких порнофильмов и просили меня, как отличника, перевести, потому что они не все там понимали — придурки, одно слово. Запись была паршивая, четвертая-пятая копия, видеомагнитофон тоже был паршивый, советский, старшие товарищи несколько, надо сказать, безосновательно доверяли моим познаниям в немецком, но я старался, как-никак друзья. Переводил я, естественно, он-лайн, собственно, там и переводить-то было нечего, основной корпус текстов состоял из лаконичных рубленых фраз наподобие «Как ты хочешь, чтобы я это сделал?», я все усложнял и переводил: «Он спрашивает у нее, как она хочет, чтобы он это с ней сделал», друзья понимающе кивали, мол, нормально, пацан, нормально, так оно и бывает. Неудивительно, что немецкий теперь ассоциируется у меня с оральным сексом. Главной наградой за труд переводчика была, конечно, сама возможность посмотреть настоящее жесткое немецкое порно, причем тогда, когда все мои сверстники о сексе знали разве что из анекдотов, а презерватива даже в рекламе не видели, тогда и рекламы-то такой не было.

И вот примерно в это время я и сдружился с Бобом, мы оба занимались фотографией, у каждого из нас дома лежали горы вонючих химикатов, все эти проявители, закрепители, стеклышки и зажимы, мы не умели всем этим правильно пользоваться — ни он, ни я, — но и мне, и ему все это нравилось. Что-то в этом было, это вам не кодаки сраные, не искусственные заменители, ведь после того как проколупаешься пару часов в едких смесях и растворах, после того как прямо под пальцами проступят лица твоих друзей и приятелей, начинаешь понимать, что жизнь — она немного сложнее китайского ширпотреба и что вся штатовская лажа, вроде похожих на бройлеров белозубых серфингистов или пришибленных скаутов, которым никогда не узнать, что такое комсомол и кариес, — весь этот рекламный беспредел просто отдыхает рядом с возбуждающим, кружащим голову запахом советской фотобумаги. Что и говорить — у нас было прекрасное детство и неслабая страна, что-что, а это ничем не заменишь, и вот однажды, зайдя покурить в школьный туалет, мы и разговорились с Бобом о всяких там баночках-скляночках, и он, озираясь по сторонам, сообщил, что можно раздобыть прикольные проявленные пленки и штамповать с них фотографии. А что за пленки? спрашиваю я, женщины, говорит он, голые женщины, ух ты, говорю я, а где ты их возьмешь? есть, говорит Боб, у меня друг Фокс, у него много таких пленок, разве ж он нам даст? сомневаюсь я, просто так — нет, говорит Боб, а за бутылку — даст.

Так вот все в жизни и сбывается, конечно, если ты сам этого хочешь — всего несколько лет назад, в совсем еще раннем детстве, мы выбегали к летним автотрассам и голосовали, завидев пыльные грузовики, что все лето напролет гоняли по угодьям окрестных совхозов, перевозя что-то с места на место. Юные загорелые шабашники — кумиры нашего детства, соблазнявшие в своих кабинах старшеклассниц и продавщиц мороженого, по вечерам они играли в футбол и за водку и сигареты сливали на автобусных остановках бензин из своих бензобаков, а утром были еще в нормальном состоянии и иногда подбирали нас, детей великой страны и героического народа, и разрешали проехать рядом с собой пару рейсов, мы сидели в больших горячих кабинах, затаив дыхание, чтобы не дай бог не помешать этим пилотам собрать народный урожай и не вылететь из машины у первого же пивного ларька. А когда они выпрыгивали из кабин, чтобы отметить в конторе очередной рейс, мы отгибали зеленые противосолнечные щитки, обклеенные с внутренней стороны черно-белым жестким порно, вот он — момент истины, стоит ли говорить, что все мы мечтали стать шабашниками, ездить на точно таких же мощных болидах, обклеивать их порнографией, трахать продавщиц мороженого и, главное, — играть, как они, в футбол.