Токийский декаданс (Topazu: Odishon)

Мужчина смотрит на мои туфли. Туфли из черной кожи на семисантиметровом каблуке, как он и просил по телефону. Его губы мелко подрагивают. Я спрашиваю, можно ли мне принять душ.

– Душ? Какой душ? Ты что сказала, сама понимаешь? В последнее время все эти ваши клубы такие странные. Мы не будем с тобой заниматься сексом. Нам даже раздеваться не нужно. И вообще, запах тела очень важен, ты об этом не задумывалась?

– Я не понимаю.

Мои лодыжки устали. Это все из-за каблуков. Обычно я не ношу такие высокие. Наш менеджер в клубе говорил мне, что этот клиент просто помешан на ногах. Менеджер и сам странный. Он подрабатывает переводами с испанского, а его жена, она старше, чем он, тоже трудится в клубе. Вся семья в сборе, короче говоря. Как-то раз я была на вызове в другом отеле, когда пришла туда, его жена лежала в номере связанная. В тот день у меня была легкая работа, я просто наблюдала за тем, что она и ее клиент вытворяли друг с другом.

Он продолжает говорить.

Он в халате. Коричневом, блестящем, похожем на халаты комиков из старых американских фильмов. Его кожа совсем бесцветная, как будто он уже года три не был на море. На его голенях мало волос. Довольно жалкое зрелище.

Я прошу у него пива. Он радуется, наливает и наконец-то предлагает мне сесть. На этот раз он начинает говорить о своей работе. Он служит директором фирмы, третьей по величине в Нагоя, по продаже вяленого мяса. Он утверждает, что в отличие от американского толстого и твердого мяса, японское тонкое и мягкое и беспримерно вкуснее. На это я замечаю, что, когда пьешь бурбон, особое удовольствие получаешь от твердого вяленого мяса. Однако он на это никак не реагирует, потому как, распластавшись на полу, уже лижет кончики моих шпилек. Я спрашиваю его о вкусе тонкого вяленого мяса, и вид его, сосущего твердую черную кожу моих туфель, кажется мне настолько нелепым, что я начинаю громко хохотать. От моего смеха мышцы его спины напрягаются, как у пожарного, вскочившего от звука сирены. Это мне кажется еще более нелепым, и я не могу перестать смеяться. Он поднимает ко мне свое лицо: в уголках губ свисает слюна, как у собаки. Я ненавижу собак.

– Ты прямо как собака, – продолжаю заливаться я.

Он смотрит на меня с ненавистью, затем наконец снимает халат и гавкает голым.

– Я ненавижу собак, – говорю я и надавливаю на него шпилькой.

У него тут же круто встает член. И он начинает рассказывать:

– Может, ты мне не поверишь, но я все время был собакой. Еще до школы, у меня совсем ничего от человека не существовало. В родословной имелись записи до четырнадцатого колена, но это все вранье, на самом-то деле я дворняжка, полукровка. Это мне сказал отец, он держал лавку дзэни, то есть менял, и вот как-то, пощелкивая костяшками счет соробан, признался мне: “Извини, что молчал, но на самом деле ты полукровка”.

– А твой папа не был собакой?

Я направляюсь к холодильнику за второй бутылкой пива. В холодильниках этого отеля собраны все сорта пива со всего света. Я беру “Сан-Мигель”.

– Про папу я ничего не знаю. Мы нечасто с ним общались. Он был строгим и бесчувственным человеком.

– А мама?

– А мама работала на кассе в ближайшей лавке, где продавали соевый творог тофу. На заработанные деньги я смог пойти в университет, выучиться и стать тем, кем являюсь сейчас.

– Так мама была собакой?

– Она ничего мне по этому поводу не говорила. Она вообще была неразговорчивой. А еще в лавку моего отца часто приходила Ниго, она комнату по соседству снимала. Ниго была хорошая.

– Что в ней было хорошего?

– На лице у нее было написано, что она не работает не покладая рук. И ноги у нее были очень красивыми. Если не перетруждать себя тяжелой работой, ноги всегда красивыми будут. Я все время смотрел на ее ноги и благодаря этому сам смог встать на задние лапы и стать человеком.

– Ты смотрел на ее пальцы, да?

– Я начал ходить на двух задних лапах. Стал известным там, где жил, меня даже по телевизору показывали в одной передаче, я еще на гитаре играл. Несмотря на раннюю весну, утром было по-зимнему холодно, все замерзало. Я ждал лета так сильно, что выл иногда. Думал, что, когда наступит лето, я смогу увидеть пальцы на ее голых ногах. Наступило лето, потекли веселые ручейки, зацвели одуванчики, луна стала бледнее, рыбы проснулись, дети стали делать шапки из газет, собирать слизняков после дождя, изготавливать куколок из бумаги или тряпок, чтобы призвать хорошую погоду, а потом ходить на болото и ловить лягушек. По телевизору в прогнозе погоды старик Касима сказал, что начался сезон дождей. Долгожданное лето. Ниго сняла колготки, а я смог стать человеком.

Он болтает, не замечая ничего, словно сомнамбула. Я совершенно не слушаю его болтовню и снова запихиваю свою ступню ему в рот. И вдруг понимаю, что испытываю сильное удовольствие от этого. Тогда решаю засунуть ему в рот телефонную трубку. Он соглашается при условии, что я сниму чулки, да и то только на пять минут. Я звоню менеджеру клуба и его жене и говорю: “Послушайте, сейчас будет интересно”, потом засовываю трубку в его рот и втыкаю в задницу шпильку туфли, продолжая его возбуждать. Он кончает в первый раз, но я не возбуждаюсь. По роду своей деятельности я часто испытываю чувство возбуждения, когда мужчина кончает. Эякуляция для меня – это как праздник, запуск ракеты или фейерверк. Однако эякуляция мужчины, скрежещущего зубами по пластиковой трубке во рту, не вызывает у меня никакой реакции. Он кажется мне похожим на торговый автомат.

– Что у тебя там происходит?

Я рассказываю менеджеру и его жене о том, чем мы занимаемся.

– Так засунь ему ее в задницу! Потом сфотографируй, мы хотим посмотреть.

Он, естественно, отказывается. Трубка старого образца, и он боится, что ее невозможно будет вытащить.

Я, как и обещала, снимаю, а точнее, позволяю ему снять ртом туфли и чулки. За то, что он осмелился укусить меня за бедро, я еще на пять минут засовываю ему трубку. Подумав, что будет интересно дать послушать звуки скрежета зубов по трубке кому-нибудь еще, я звоню своему другу. Мы когда-то жили вместе в течение полугода, а сейчас он стал любовником на содержании у хозяйки одной забегаловки, где продают фугу, и разъезжает на “саабе”. На свои первые заработанные деньги я сводила его в ресторанчик якинику и, поедая жареное мясо, рассказала ему об играх, которые у меня были с клиентами. Он выблевал все, что съел до этого, а потом три дня не мог сексом заниматься, потому что временно стал импотентом. А я с тех пор не могу есть пибимпап – смесь из риса и других продуктов.

– Это что там, музыка? Похоже, что кто-то поет? – спрашивает мой прежний мужчина.

– Музыка?

– В его хрипах есть что-то мелодичное.

– Разве? Я не заметила.

– А я услышал.

– Ты что, пел? – спрашиваю я у распластавшегося на полу и целующего мои пятки мужчины.

– Как я мог петь, если у меня горло было забито, я чуть не задохнулся, – отвечает он.

– Утверждает, что не пел.

– А я говорю, пел.

– Ты что там, со снотворным опять переборщил?

– Я больше этим не занимаюсь.

– Значит, пьян.

– Нет. Я сейчас в Интернете про индекс Никкей читаю.

– О чем это ты?

– Это свидетельство того, что я не пьян.

– Тебе действительно мелодия слышится в его хрипах?

– Что-то типа Вангелиса.

– Который на синтезаторе музыку пишет?

– Да. Помнишь, мы смотрели “Бегущий по лезвию”?

– В открытом кинотеатре?

– Ага, помнишь?

– На Гиндзе?

– Ты еще пирожок с мясом купила.

– Да… было вкусно.

– А молоко, которое ты приобрела, было немного прокисшим.

– Так давно это было…

– А этот мужчина, он талантливый? Может, он имеет к музыке отношение?

– Нет, он вяленым мясом торгует. Знаешь, такое тонкое, мягкое, самое вкусное в мире.

При этих словах мужчина у моих ног засовывает мне язык между пальцев ног и радостно кивает.

– Я хотел бы его записать.